Лабиринт Фавна - [43]

Мерседес прислонилась затылком к деревянному столбу. Что с того, что ее сейчас убьют? Она слишком долго боялась. Так измучилась от страха, что уже ничего не чувствует, разве только жаль писем и тех несчастных людей, к кому скоро постучатся в двери.

Видаль расстегнул рубашку, которую Мерседес для него выстирала и отгладила. Как часто она проклинала пятна чьей-то крови… А от ее крови останутся пятна на рукавах или он совсем снимет рубашку? Правильно, Мерседес, думай о стирке. Не позволяй себе думать о том, что сейчас будет.

– Гарсес, можешь идти.

Гарсес бросил на нее непонятный взгляд. Не всем солдатам нравится мучить женщин. Вот у капитана никаких сомнений на этот счет не было. Мерседес подозревала, что ему это доставляло даже больше удовольствия, чем ломать мужчин.

– Вы уверены, капитан?

Мерседес не помнила, чтобы Видаль до этого когда-нибудь смеялся.

– Черт возьми! Она всего лишь женщина.

Мерседес уставилась на деревянную стену амбара. Это и будет последним, что она увидит в жизни. Мертвые доски – а живой лес так близко. Гарсес закрыл за собой дверь.

– Вы всегда так обо мне думали. Потому я и смогла морочить вас так долго. Я была для вас невидимкой.

Мерседес упрямо смотрела в стену, чтобы мучитель не увидел страха в ее глазах. Но Видаль подошел к ней и схватил за подбородок, поворачивая ее лицо к себе:

– Проклятье! Ты нашла, в чем мое слабое место. Гордыня. – Он рассматривал ее лицо, словно это был кусок отменного мяса – бери и кромсай. – К счастью, это единственная моя слабость.

Лжец. Мерседес чувствовала, как его пальцы впиваются ей в щеки. Как он наслаждается ее беспомощностью, как ему будет приятно уничтожить ее красоту и тем подчинить себе.

– А теперь давай-ка выясним, в чем твоя слабость.

Видаль разжал пальцы и подошел к столу с инструментами.

– Все очень просто. – Повернувшись к ней спиной, капитан взял со стола молоток. – Ты, конечно, заговоришь…

Он вернул молоток на место и стал рассматривать другие орудия, как будто решая, какое выбрать.

– Но я должен быть уверен, – он взял железный крюк и посмотрел на него с нежностью, – что ты скажешь правду.

Говори, говори подольше, мысленно заклинала Мерседес, нащупывая кончиками пальцев спрятанный в фартуке нож. Достаточно ли он остер, чтобы разрезать веревку так же легко, как морковку и лук?

– Да, ты мне все скажешь. Для этого у меня тут кое-что припасено.

Он все еще стоял к ней спиной.

Наверняка Заика выслушал ту же самую речь. Видаль обожал хвастаться. В конце концов, чем и похвастаться капитану отряда, отправленного на заброшенную мельницу в глухих лесах Галисии, если не своей жестокостью. Гордыня? Неправда! Тщеславие – вот его слабость. Постоянный зуд доказывать себе и другим, что ему ничто и никто не сможет противостоять и что сердце его не ведает ни страха, ни жалости. Лжец. Он всего боится. Особенно себя.

Мерседес неотрывно смотрела ему в спину и резала веревку, волоконце за волоконцем.

– Ничего затейливого мы использовать не будем… В этом нет нужды. С опытом начинаешь разбираться в таких вещах.

О да, он любит слушать собственный голос. Гордится, что умеет говорить спокойно, даже если сердце бьется быстрее от азарта или злости. Наверняка сейчас оно бьется быстрее от предвкушения – как он обрушит молоток на ее лицо, которое видел так часто, на руки, которых касался так небрежно, когда она подходила близко. Невидимка. Да. Для него была невидимкой настоящая Мерседес – сестра Педро и еще одной сестры, умершей слишком рано, дочь давно покойных родителей… Видаль не видел ее суть, но всегда замечал телесную красоту.

Готово! Нож коснулся ее кожи. Руки были свободны. Но для ножа еще была работа.

– Для начала… – Видаль взял плоскогубцы. – Да, думаю, это сгодится.

Он до сих пор не обернулся.

Мерседес бесшумно распутала веревку на ногах. Ступая на цыпочках, стараясь не шуршать соломой, она приблизилась к палачу.

Собрав остатки сил, она воткнула нож сквозь белую рубашку ему в спину. Но лезвие было совсем коротким, а плоть и мышцы резать не так легко, как волокна веревки. Видаль со стоном схватился за рану – еле дотянулся рукой через плечо. Мерседес отшатнулась, тяжело переводя дух. Она впервые вонзила нож в человеческую плоть, и теперь оружие казалось ей таким же хрупким, как собственное тело.

Наконец он повернулся, глядя на нее широко раскрытыми изумленными глазами. Всего лишь женщина. Мерседес вогнала нож ему в грудь и сразу выдернула. Он рухнул на колени, но она попала ему в плечо, выше сердца – если у него вообще было сердце, – да и длины лезвия не хватило бы. Мерседес ударила еще раз, хотя пальцы уже стали скользкими от крови. Нож попал между раскрытых губ, и Мерседес повела его вбок, через угол рта.

– Видишь, сучий сын? Я тебе не какой-нибудь жалкий старик! – прошипела она. – И не раненый мальчик.

Она раскроила ему щеку снизу вверх. Потом взглянула с презрением – он стоял на коленях, зажимая рукой кровоточащий рот.

– Девочку трогать не смей. – Она не узнавала своего голоса. – Ты будешь не первой свиньей, которую я выпотрошила!

Вопреки словам колени у нее подгибались. Как будто в них скопился весь ее страх. Но Мерседес дошла до двери и распахнула ее. Только выйдя за порог, заметила, что все еще держит в руке измазанный кровью нож. Спохватившись, она снова спрятала нож в складке фартука и пошла мимо толпившихся во дворе солдат. Никто не обращал на нее внимания.