Л. Н. Толстой в последний год его жизни - [6]

Приводимые Булгаковым высказывания и суждения великого писателя дают отчетливое представление о тех неразрешимых противоречиях и парадоксах, к которым приводил его взгляд «снизу», когда речь заходила об искусстве, науке, состоянии современной цивилизации. Наблюдая мученическую, полную лишений и горя жизнь трудового люда, Толстой видел, что в условиях собственнического общества достижения науки и техники становятся новым средством эксплуатации народа. «Первое, чт обросается в глаза при введении этих аэропланов и летательных снарядов, это то, что на народ накладываются новые налоги. Это — как иллюстрация того, что при известном нравственном общественном состоянии никакое материальное улучшение не может быть в пользу, а — во вред» — вот к каким умозаключениям приходил Толстой, рассматривая статистические таблицы о состоянии русского бюджета. Но он подвергал сомнению правомерность и полезность самих этих благ, относился к ним скептически и недоверчиво, мечтал о возвращении к примитивному, патриархальному общественному быту. В этом смысл преисполненной горьких раздумий фразы: «А вот они будут летать, но я бы желал, чтобы лучше они пахали и стирали», — обращенной к детям И. И. Горбунова — Посадова.

Демократизм Толстого определял его место в современной ему общественной и политической борьбе, создавал непреодолимый барьер между ним и буржуазно — либеральными течениями русской мысли. Показательна рассказанная Булгаковым и подтвержденная документами, принадлежащими самому Толстому, вся история «участия» Толстого во Втором всероссийском съезде писателей.

Мысль о проведении Второго всероссийского съезда писателей возникла среди русских журналистов через год после Всероссийского съезда деятелей периодической печати, который состоялся в 1908 году. Предполагалось, что на Втором съезде будут поставлены и разрешены вопросы о правовом положении печати, о положении национальной (инородной) прессы, о цензуре. Но правительство, стремясь к тому, чтобы и это собрание литераторов носило такой же благонамеренный характер, как и первый съезд, изъяло из программы все вопросы, обсуждение которых неизбежно привело бы к постановке политических проблем, могло бы вылиться в антиправительственную демонстрацию. Съезд мыслился его организаторами как чисто официозное мероприятие, а для того чтобы скрыть об общественности его истинное содержание, им важно было заручиться участием в нем видных русских писателей: Короленко, Куприна, «примазаться» к великому имени Толстого. Но писатель, необычайно чуткий ко всякой общественной фальши, зорко разгадал, какой дух будет господствовать в этом собрании литераторов и казенных журналистов. Посланное Толстым приветствие далеко не соответствовало ожиданиям организаторов съезда. Они огласили лишь ту его часть, в которой он высказал свое сочувствие самой идее объединения писателей, скрыв от присутствующих всю резко обличительную часть.

Во всей этой истории Толстой проявил ту высокую честность, принципиальность, мужество и бесстрашие, которые составляют отличительную черту его личности. И нельзя не согласиться с Роменом Ролланом, вынесшим впечатление, что и секретарь Толстого, «передающий непринужденные его беседы, показывает нам свободного гения, который всецело отдается дыханию искусства и позволяет своему сердцу открыто выразить себя»[6].

Жизненная драма Толстого, завершившаяся его уходом из Ясной Поляны и смертью на глухой, заброшенной железнодорожной станции, не перестает волновать и занимать умы, несмотря на то, что с тех пор прошло уже не одно десятилетие.

Дневник Булгакова, в котором последовательно и беспристрастно зафиксирован весь процесс развития событий последнего, самого драматического года в жизни гения отечественной литературы, ценнейший источник для постижения того, что происходило тогда в Ясной Поляне.

Не случайно два великих современника Толстого — Максим Горький и Ромен Роллан — столь высоко ценили записи Булгакова за их достоверность, за то, что там названы все, кто своим вторжением в жизнь писателя омрачил ее до последней степени. Познакомившись с опубликованными за границей новыми страницами дневника, Горький писал Ромену Роллану: «Пишу на ходу, чтобы в нескольких словах поблагодарить Вас за Ваше чудесное письмо и обратить Ваше внимание на книгу Булгакова о последних днях жизни Толстого, проливающую свет на печальную роль, которую сыграл Чертков» [7].

На выход самого первого издания откликнулся и Куприн. «Книга по — настоящему прекрасная, — писал он автору. — Ее будут читать и перечитывать еще много лет: в ней беспристрастно и любовно отразились последние дни нашего незабвенного Старика» [8].

Из дневника Булгакова, как, впрочем, и из дневников самого Толстого, его эпистолярного наследства, воспоминаний современников, следует, что было бы недостойным памяти «величавого старца» объяснять большую, серьезную жизненную драму только семейными отношениями или только вмешательством Черткова.

Булгаков показывает, какое сложное сплетение событий, человеческих отношений, сложившихся задолго до этого трагического года, омрачало последние дни Толстого и вызвало «тот взрыв отчаяния», тот «жгучий горячечный вихрь, вздымающийся при приближении смерти», который «выбросил его из дома на дорогу»