Кыся - [34]

«Значит, это произойдет в Нюренберге…» — подумал я.

— Оставайся, Мартын. Не глупи, — настойчиво повторил Рудик. — Вернемся домой, на Васильевский, я с тобой вместе с судна уйду. Проживу как-нибудь…

Значит, это произойдет в Нюренберге. И он там будет совершенно один.

Я вспомнил свой недавний сон — окровавленного Водилу, плачущего Шуру за рулем грузовика… Его крик: «…бездарность!.. Он же тебя кормил!.. Он же тебе радовался — море показывал! Он же тебя называл «Кысей»… А ты?! Дерьмо ты, а не «Кыся»!..»

— Спасибо тебе, Рудик, — сказал я. — У меня просто даже нет слов, как я тебе благодарен! Ты прости меня, что я нашипел на тебя поначалу. Ни хрена ты не «искалеченный». Ты даже очень, очень «нравственный»! Я правильно сказал это слово?..

— Правильно, — прошептал Рудик. — Ты все-таки поедешь с ним?

— Да, Рудик. Постарайся понять меня.

И подумал, что в этой ситуации мой Шура Плоткин обязательно бы меня понял.

Ночь я провел с Дженни в ее «мерседесе».

Оказалось, что накануне, когда ее Хозяйка спустилась в автомобильный трюм покормить «Свою Любимую Собачку», «Свою Маленькую Дорогую Девочку», Дженни на радостях…

Тут я должен как можно точнее процитировать Дженни: «…НА РАДОСТЯХ ПЕРВОГО ПОЛОВОГО ПРИЧАСТИЯ, В ИЗУМЛЕНИИ ОТ ТОГО СЕКСУАЛЬНОГО ШКВАЛА, КОТОРЫЙ СВОИМ СЛАДОСТНЫМ ВИХРЕМ ПОДНЯЛ ЕЕ НАД ВСЕМ ТЕМ, ЧТО БЫЛО В ЕЕ ЖИЗНИ ДО ЭТОГО ИЗУМИТЕЛЬНОГО МИГА…», — при виде Хозяйки закатила такую восторженную истерику, что Хозяйка всполошилась и помчалась с ней к дежурному ветеринару при корабельном Кошачье-Собачьем интернате.

У ветеринара Дженни продолжала безумствовать. За пятьдесят немецких марок бравый российский доктор мгновенно поставил диагноз — «Нервное перевозбуждение». А еще за двадцать марок дал для Дженни успокоительное драже, которое следовало примешивать в ее пищу. И посоветовал не оставлять Дженни одну в машине. За что Хозяйка дала доктору еще пять марок.

Дженни отнесли в каюту-люкс с огромными окнами, гостиной, спальней и телевизором и кормили уже там.

С перетраху «Маленькая Дорогая Девочка» жрала, как дворовый цепной Полкан, и аккуратнейшим образом выплевывала успокоительные таблетки. «Любимая Собачка» и не собиралась успокаиваться!

Она визжала, носилась по каюте, кувыркалась на хозяйских кроватях и один раз даже прыгнула с письменного стола на диван, прямо на голову дремлющего после обеда Хозяина. За что получила от него увесистый шлепок и такой взрыв ругани, который, наверное, был одинаково хорошо слышен и в Петербурге, и в Гамбурге.

Но Дженни, познавшая счастье секса и половой раскованности, в долгу не осталась — она юркнула в приоткрытую дверцу платяного шкафа и мгновенно написала в вечерние туфли Хозяина, чего никогда бы раньше не сделала! А потом продолжала визжать, лаять, скакать и кувыркаться, как ни в чем не бывало…

Бедная добрая Хозяйка ломала голову — что происходит с ее «Обожаемой Маленькой Девочкой» и как уберечь ее от гнева главы семьи, которому фокусы Дженни так осточертели, что он пообещал выкинуть Дженни за борт.

— Ну что?.. Что ты хочешь? — пугливым шепотом спрашивала Хозяйка, прижимая Дженни к груди и покрывая ее шелковистое маленькое тельце искренними материнскими поцелуями.

А Дженни ничего не хотелось, кроме русского Кота Мартына!

В ответ она лизала Хозяйку в нос, губы, щеки и пыталась втолковать ей, что ничего слаще и прекрасней, чем то, что у нее было с Котом Мартыном, — быть не может! И если бы Хозяйка хоть один-единственный раз попробовала бы сделать ЭТО не с тем Хамом, который сейчас лежит на диване, накрыв голову подушкой, а в настоящим Специалистом ЭТОГО дела — вроде ее Кота Мартына, она бы поняла состояние Дженни!..

Поэтому она просто требует, чтобы ее немедленно отнесли в автомобильный трюм, в «мерседес», который теперь Дженни воспринимает не только как средство передвижения, но в первую очередь как «ЛОЖЕ ПОЗНАНИЯ СЛАДОСТИ ГРЕХА И ПЕРВОЙ ЛЮБВИ…»

Естественно, это тоже цитата из Дженни. Мне б такое и в голову не пришло.

Истерика Дженни достигла апогея тогда, когда она увидела меня в ночном баре и когда этот немецкий жлоб — ее Хозяин — приказал отнести Дженни в машину. Чего Дженни, собственно говоря, и добивалась.

* * *

Сейчас она лежала рядом со мной на задних сиденьях «мерседеса» — притихшая, ласковая, счастливая, умиротворенная и чуточку встревоженная моим состоянием.

Я ни о чем ей не рассказал, но, оказывается, у карликовых пинчеров женского пола очень развита интуиция. Почти как у нас! Надо отдать должное и ее деликатности — она не задала мне ни одного вопроса. Напротив, чтобы хоть немного снять с меня напряжение, она болтала сама, не очень заботясь о том, внимательно я ее слушаю или нет:

— Запомни, Мартынчик… Мы живем в Грюнвальде. Это и Мюнхен, и не Мюнхен… Это такая окраина для очень богатых людей. Там у всех свои собственные дома. Наш дом ты найдешь запросто — у нас самая безвкусная ограда, самые отвратительные завитушечные ворота, а у входа — самые большие стеклянные матовые шары и самые мерзкие цементные скульптуры львов, величиной и выражением морд очень смахивающих на бульдогов-дебилов. Все это — и ворота, и ограда, и львы — выкрашено непотребной золотой краской и является предметом гордости и тщеславия моего Хозяина. Во всем, что не касается денег, он — клинический идиот…