Кватроченто - [11]

— Но что это за дерево? Не смоковница, не клен, не олива… Ни у одного дерева нет листьев такого оттенка.

— Живописец обязан уметь изображать не только то, что можно увидеть, но и то, что спрятано от глаз. Природа вокруг полна тайн. Деревья скрывают свой возраст — но мы узнаём его по кольцам на стволе; в потоках воды таится могучая сила; ночной мрак прячет от нас загадку солнечного сияния; за взмахами птичьих крыльев стоит секрет полета… Если мы стремимся к тому, чтобы живопись была отражением природы, разве она не должна точно так же скрывать свои величайшие тайны?

— Да, учитель, — слегка разочарованно согласился мальчик. — Но вы не ответили мне. Я спрашивал вас не о недостижимой тайне искусства, а всего лишь о загадке вашей «Мадонны». Все в мастерской только о ней и говорят, а еще о вашей неприязни к этому доминиканцу из обители Сан-Марко, для которой предназначена картина…

— Мой драгоценный Лука, вижу, что ты ловишь каждый слух. Но тебе следует лучше усваивать мои уроки. С первого твоего дня в мастерской я стараюсь показать тебе знаки, которыми говорит с нами мир. Если бы ты был чуть внимательнее к моим словам, ты вспомнил бы о том, что я повторял десятки раз: живопись есть отображение мира. Правила, позволяющие нам читать в великой книге жизни, годятся и для картины. Нужно не оставаться на поверхности холста, а проникнуть внутрь него, пропутешествовать между частями композиции, найти спрятанные от глаза мертвые точки, принюхиваться, как это делает Лупо. — Мазони махнул рукой в сторону собаки, голова которой высовывалась из-за пилястра. — Только тогда ты постигнешь подлинную суть картины. Правда, чаще всего самое трудное — увидеть то, что прямо перед глазами. Твой приятель Леонардо очень любит эту загадку.

— Какую, учитель?

— Очень просто. Догадайся: чем оно больше, тем менее заметно.

Мальчик растерянно почесал в затылке.

— Не понимаю вас, учитель.

— Ладно, будем надеяться, что со временем ты поумнеешь, — улыбнулся тот. — Но хватит болтовни. Мы не в монастыре, чтобы терять целый день на богословские споры. Бери-ка корзину и отправляйся на Сан-Джусто-алле-Мура. Нам надо доделать входную арку, а лазурь и киноварь закончились. Возьми по унции того и другого и не давай этим монахам из Инджезуати[3] обвешивать себя. Им палец в рот не клади — всю руку откусят.

Мальчик сунул в карман пять лир и вышел на улицу. Там царила полуденная трудовая суета. Из особняков, спрятанных за оградами, уже расползалось благоухание готовящихся блюд. На балконы, где проветривались одеяла и ковры, выходили распахнутые двери спален, и оттуда тянуло ладаном. Порой доносились печальные звуки лютни — то благородные дамы во дворцах оплакивали безответную любовь. Однако в кварталах простолюдинов с любовным томлением боролись иначе — на голову ретивому кавалеру из окна выплескивали ведро воды, отчего разбегались все кошки и собаки, а соседи получали искреннее удовольствие.

Проходя по виа Маттонайа, мальчик обменялся дружеским приветствием с Микеле ди Чоне, сидевшим перед своей печью. Лицо его было закопчено, землю вокруг покрывала пыль от обожженных кирпичей. Кварталы ремесленников, вроде Сант-Амброджо, с сорняками, растущими по склонам канав, чем-то напоминали ему пчелиные соты и навевали воспоминания о деревенском детстве. Этот мир был понятен ему: вот угольщик несет мешок на спине — совсем как муравей, что тащит к себе пшеничное зернышко; вот идет монах, и полы его рясы развеваются на ветру — вылитый ворон, летящий на колокольню с орехом в клюве.

Лука окунулся в шумную суету продуктовых рядов на площади старого рынка. Здесь можно было вмиг узнать все, что творится и замышляется в городе. Продавцы нахваливали свой товар. Каплуны и дичь, окруженные роем мух, красовались на крюках под навесами, подстилки на земле полнились дарами тосканских садов — оливками, овощами, фруктами. Мальчик сталкивался с людьми, спотыкался о мешки с пшеницей и углем, нечаянно ступал в корзины, плыл среди торгового хаоса, словно корабль на грани крушения. Все было внове для него: пройдохи, предлагавшие снадобья, чтобы навечно приворожить любимого, растянувшиеся на порогах лавок нищие с кровоточащими ранами… Лука из любопытства прошел по кругу: все увиденное заставляло кровь кипеть. Но в то же время юноша ощущал себя диким кроликом, выдернутым из норы. Так он бродил, зачарованный, пока не наткнулся на кругленькую булочницу в бордовом чепце, веселую и развязную: под смех и подначки она предложила пареньку корзинку кунжутных семян и приподняла столовым ножом край его куртки. Мальчик улыбнулся от смущения, уши его горели; но женщина расхохоталась ему в лицо и тут же о нем забыла. Пришлось униженно скрыться, пробираясь сквозь вонь мясных рядов, где земля была усеяна отрубленными головами и внутренностями животных — за них непрестанно дрались бродячие псы.

Наконец в корзинке Луки оказались зелень и мясо для обеда, а также по унции лазури и киновари, заказанные учителем. На обратном пути его внимание привлекло скопище народа. Сначала мальчику показалось, что это несколько женщин вступили в перебранку, однако голос, перекрывавший все остальные, был мужским — властным, металлическим; слова тоже не были простонародными. Лука, хотя и прибыл в город совсем недавно, уже знал, что Флоренция — настоящий рай для зевак: они бродили по людным улицам около рынка, жадно набрасываясь на политические новости и любые сплетни — от альковных тайн до придворных скандалов. Учитель посоветовал ему держаться подальше от всего этого, чтобы не вляпаться в неприятности; но любопытство перевесило, и мальчик осторожно подошел к кучке людей.