Квартет - [7]

— Чудо неподвластно обыденной логике, — услышала я свой голос. — Просто в один прекрасный момент вера превращается в знание.

— Зачем предполагать чудо там, где невооруженным глазом просматривается предумышленный сценарий?

— Но как же Его воскресение?

— Да полно! Кому Он являлся-то? — шевелились с экрана беззвучные губы. — Двум женщинам, убитым горем, да напуганным ученикам. Не мог оставить поточнее свидетельств!

Экран все же погас. В нем появилось мое отражение.

Стражи скорби

Я наконец вышла из странного оцепенения. Поспешно собралась: надела длинное серое платье, черное пальто, голову повязала легким белым шарфом.

Внизу, у подъезда, меня встретил Василий. Эти ребята, кто б они ни были, взялись за меня всерьез. Дверь открыта настежь.

— Куда мы собрались? — промурлыкал Василий.

— Немного проветриться, — по возможности беззаботно ответила я.

— Зачем же так торопиться? — мягко произнес он.

За этой мягкостью скрывалось недоброе. Когти в нежной кошачьей лапке. Вот-вот вытянутся из подушечек.

— Пусти! — с властностью, какой в себе не подозревала, приказала я.

Василий изменился в лице, но отступил. И даже слегка склонился.

— На все ваша воля, — пробормотал он.

В арке стоял одноногий.

— Не ходи, — произнес он мрачно.

Я не удостоила его взглядом.

— Ты можешь не вернуться! — крикнул он вслед. — Верней, не сможешь вернуться.

Посмотрим, решила я. Ворона, прыгая с ветки на ветку, следовала за мной; два раза, мне показалось, она гаркнула:

— Мерт-ва!

«Глупости, — объяснила я себе. — Я буду жить всегда». Но страх все же сжимал меня. Казалось, что спускаются сумерки, хотя было утро. Земля пересекалась тенями, солнце превратилось в маленькую точку на светло-золотом небосклоне. Мир будто разделился на тень, по которой я шла, и на свет, недосягаемо высокий.

— Девушка, а девушка, — подошел слева какой-то темный. — А ты верующая, да?

Я ускорила шаг, почти побежала. Кинув случайный взгляд на номер дома, увидела: тридцать три.

«Это не шестерка, — сказала я себе, чтобы развеять нелепый страх. — Это две тройки. Два треугольника».

Неподалеку валялся кусок мела, будто кто-то специально бросил его здесь. Я начертила на асфальте два треугольника, оставляя знак тому, кто должен прийти мне на помощь. Кто-то ведь должен. Я даже знала — кто.

Оттуда, куда я шла, бежали люди. Они спешили, двигались сплошной толпой, с невеселыми лицами, кидая на меня взгляды.

Я вошла в метро. Разошлись с лязгом двери вагонов.

— Осторожно, двери закрываются, — сказал металлический голос.

И за окнами полетели ленты кабелей.

Метро сгущалось людьми в черном. Меня не оставляло ощущение, что сейчас в двери вскочит черт и схватит меня. Им известно, куда я направляюсь.

— Кто тронет меня, пожалеет! — пробормотала я заклинание, и старушка, стоявшая рядом, проворно юркнула в другой конец вагона.

В голове у меня затанцевало.

— Мы все, — звучал мой собственный голос, — бесконечные отображения одного. Мы всесильны. Мы бессильны. Мы вольны. Мы не вольны. Мы — это мы. Нас нет. Безразлична наша жалость, безразлична и бессильна наша смелость, наша гордость, наша слабость — безразличны. Не имеет значения, осознаем мы это или нет.

— Я плачу! — рыдал маленький, похожий на крота, человечек и вытирал нос большим грязным платком. — Вы слышите, я плачу! Я так высокомерно считал, будто что-то решаю. Я чувствовал ответственность за происходящее, свою вину. Мир идет вниз, к невежеству, к отсутствию света. И человечество во мне печалится. Прекрасны люди в невежестве своем — вопит во мне человеческое.

— Прекрати кривляться! — Силой воли я прихлопнула его.

— Движенья нет, движение — отсутствие покоя, — воскликнул безо всякой связи третий голос. — Твое физическое тело — всего лишь отросток, не более чем условное обозначение. Твое отражение в стекле вагонной двери и пассажирка напротив тебя, которая задумчиво уставилась в пол, — это два отражения одного.

— Все желания исполняются, — мерно гудит четвертый, бас, — все намерения получают продолжение. Будь скотом или человеком, предметом или тенью предмета — ты не можешь быть частью, а можешь только считать себя таковой.

— Стоп. Молчать! Оставьте меня в покое! — закричала я и закрыла уши руками.

Пассажиры с беспокойством заоборачивались.

— Простите, простите, — бормотала я. — Я больна. Я, наверное, схожу с ума. Но мне уже лучше. Я уже ухожу, прощайте. Мне станет легче, уверяю вас.

Задерживать меня никто не собирался.

Я была наверху, у Кремля, и на минуту застыла: мне показалось, что на башнях вместо красных пентаклей машут мне белыми крыльями ангелы. Или они пронзены шпилями и бьются из последних сил в попытке взлететь. Наваждение не рассеивалось.

Я летела к церкви Богородицы (почему-то именно в эту церковь, я знала, мне надо попасть). У входа в Исторический музей предо мной предстал человек с половинчатым лицом. Правая часть была красива, обрисованная мягко, глядела на меня теплым, проницательным, всепрощающим взглядом. Левая же половина лица была уродливо перекошена, с хищным крылом носа, заостренной скулой и впалой щекой. Прищуренный глаз был яростен. В правой руке человек держал зонтик-трость, но, приглядевшись, я поняла, что это шпага в дивных инкрустированных ножнах. В остальном он был совершенно обыкновенным.