Квартет - [57]

На полотне то ли ядерные клубы пыли, то ли какие-то хвосты пересекают горизонт крест-накрест. Непопулярная тема. Рядом лимонно-желтое солнце садится за стилизованные русские лохматые и тяжелые леса, костер прорезает густеющий мрак вдалеке, за речкой. Если бы не солнце-лимон, такое неуместное на этой картине, она была бы, может, и ничего. Плоскости, нарезанные на разноцветные квадраты, круги и треугольники. Стало уже так банально, ничего не говорит ни уму, ни сердцу. Сирени и подсолнухи, беззаветно и однообразно любимые художниками. И, разумеется, бесконечные осени в скверах и улицы под дождем, слишком общие, чтобы угадать в них настоящие места с названиями и живыми людьми. Посреди всего этого разгула воображения — десяток неизменных картинок с вишневыми губами, бутылками и рюмками, шляпами и зеркалами, в которых отражены острые профили женщин.

Груды планшетов, и возле каждой — бородатый или безусый, с ищущими глазами художник.

Подскочил Стив Безобразов, запыхавшийся, теребящий правую кустистую бровь. Казалось, он непременно непременно хочет ее оторвать.

— Бульдозер. — стенал Стив. — Бульдозер. Елена, мы погибли.

— Что «бульдозер»? — Елена почернела лицом. — Восстание машин? Говорите толком.

— Не смог. — убивался Стив. — Казните, прикажите в фонтан залезть, спеть петухом, пожалуйста. Не смог, не смог.

— То есть как это «не смог»? А раньше вы сообщить могли?

— Прораб меня послал.

— Куда послал, ко мне? Какой прораб? Ничего не понимаю.

— Да не к вам, а послал конкретно. Туда, где спина теряет свое почетное наименование. Прораб на стройке.

— Так. — сказала Елена, и сжала пальцами виски. — Вы мне можете внятно, спокойно объяснить, что случилось и где бульдозер?

— Петухом спеть, — причитал Стив, — все, что угодно.

— Да на черта мне ваше петушиное пение.

Взмокший от жары и неудачи Стив еле-еле всё объяснил, и Елене пришлось вмешаться самой.

Бульдозер все-таки был пригнан. Огромный, с громадным угрожающим ковшом, он вызывал в наследственной памяти присутствующих смутные опасения, которые относятся, видимо, к тем временам, когда наш безрассудный предок ходил на мамонта.

Бульдозер возвышался неподалеку, внося оттенок сумятицы в собрание, на площадь его вкатывать не решились, да в этом и не было необходимости. Елена дала команду, и махину украсили ярко-красным транспарантом, стилизованным лозунгом «Фронт радикального искусства».

Взойдя на второпях сколоченный помост, Елена приблизилась к микрофону, и гул на площади улегся. Все-таки с непривычки выступать перед большими аудиториями волновалась, колени дрожали.

— Дорогие друзья! — произнесла, пробуя голос. Слова раскатились над площадью, и Елена услышала их, возвращенные мониторами. Голос звучал непривычно, но уверенно. — Дорогие друзья, мы собрались здесь, чтобы провести серьезную и масштабную акцию. Сегодня среди нас присутствуют деятели искусства, мы рады их видеть. Страшно узок их круг, но не так уж и далеки они от народа. Потому что если искусство не идет в народ, то народ идет в искусство. И последствия могут быть непредсказуемы.

Толпа заволновалась, поглядывая на бульдозер. Тайна появления здесь этого агрегата оставалась нераскрытой.

— Я вижу, вы с интересом глядите в ту сторону, — махнула рукой Елена. — Нет, мы не станем ничего разрушать. Не обязательно ведь жечь библиотеку, чтобы остаться в памяти последующих поколений, хотя этот способ надежен. Но ведь нам не так уж важно остаться в истории во что бы то ни стало. Мы хотим быть отмечены лица не общим выраженьем, но каким выраженьем? История человеческого рода не есть только история войн, что бы ни писали в учебниках. Мы творим ее сами, и в том, какая она получается, разбираемся тоже сами.

Елена перевела дух, оглядывая толпу. Ей удавалось держать фокус внимания на себе, но не столько тем, что она говорила, сколько тем, как говорила. А говорила она изнутри себя.

— Давайте окинем беспристрастным взглядом, что и ради чего делаете вы или я. Неужели поделки с тайной мечтой продать за границу? Говорят, художник не может написать ни одной загогулины, которая не была бы в известной мере его автопортретом. Каким человек предстает после смерти, хочет ли он, чтобы именно такие портреты остались после него?

В толпе засмеялись, зааплодировали. Кто-то возмущенно свистнул, Елена подняла руку.

— Друзья, каждый сам все знает. Нам не надо ничего говорить. Мы не нуждаемся в том, чтобы кто-то открывал нам глаза.

Она так произнесла эти слова, что в толпе заволновались. Кто-то уже поднял руку, замахиваясь на пейзаж с лимонным солнцем. Кордон милиционеров в касках и с дубинками пока не вмешивался, не было команды.

— Мы двинемся маршем, пройдем по улицам Москвы. — объявила Елена. — Калигула ввел коня в сенат, а мы погоним перед собой никчемные идеи, как стадо коров. Мы безжалостно откинем прочь наше творчество, чтобы назавтра создать нечто лучшее. Нечто такое, о чем мы и мечтали в глубине души все эти годы, что мучило нас по ночам и что, правда, плохо сочетается с конъюнктурой рынка. Долой конъюнктуру! Да здравствует свежесть и вечная новизна старых идей о добре, справедливости и правде!