Квартет - [29]

— А по-моему, варварство часы бить. — И тут же, испугавшись взгляда Василия, сховалась.

Да, в голове моей вскипала каша. Все совпадения случайны. Было предчувствие, что мне не расхлебать прошлого никогда. Или будущего? Не убери они тогда Николу из кадра… Но это невероятно! Один из возможных вариантов моего жизненного сценария предстал передо мной въяве. Нет сомнений, используй я тогда эту возможность, жизнь моя покатилась бы по совсем другим диалогам и сценам. Сейчас я, наверно, была бы совсем другим человеком. В другом месте. Без этих инвентарных номеров на белой кровати. Безо всех этих сказочных заморочек, зато без сомнения в своем рассудке.

Иллюзии умирают, но никогда не умирает единственная — что все иллюзии однажды умрут.

— Как сказка царевне? — обратился Баркаял.

— Сказка Соловья правдивее, — оборвала я.

— Но у него нет сказки, — возмутился Лукоморьев.

— Не могу себе представить ни одной сказки, которая была бы столь же бесчестна, как сказка кота!

Я развернулась и зашагала прочь. Меня догнала Ингигерда:

— Что случилось?

— Зачем вы убрали из моей жизни Николу? — Выйдя из-под перекрестья многочисленных взглядов, я схватилась за голову.

Вокруг веселились. Праздновал победу Соловушка. Лилось рекой вино. Сыпала трели гармоника. Кто-то отчебучивал гопака.

Ингигерда хладнокровно переспросила:

— Зачем мы его убрали? А не сделай мы этого, царевна не взыскала бы с нас? Лучшими вариантами людям представляются те, которыми они не воспользовались.

— У вас сердца, послушаешь, прямо из драгметаллов, — усмехнулась я.

И мне вдруг стало страшно. В очередной раз, но как никогда ранее. Я находилась в одиночестве, среди иных, чем я. Вокруг были другие. Они иначе думали, понимали. И действовали. Разумеется, в моих интересах. И только в моих.

— Зачем? Зачем? — Я все же не отдавала себе отчета. — Кто позволил вам вмешиваться в мою жизнь? Почему вы не спросили меня? У меня своя воля, свой путь, своя философия, наконец!

— В основании вашей, как вы изволили выразиться, философии лежит пока лишь желание любить, — с иронией школьного завуча произнесла малютка-Ингигерда. — Вы слепой светлячок, мотылек, летящий в огонь. Мы видели, что ты летишь в огонь. И именно тебе мы не могли этого позволить. Взгляни…

Она повела рукой вокруг нас. Я увидела ясные звезды на глубоком сине-зеленом небе, холмы с зубцами леса у самого горизонта, в низине услышала плеск воды. Посвистывали какие-то ночные птицы, играл сверчковый оркестр, издали ветер принес волчий вой.

— Все это ты променяла бы на любовь? Точнее, на его нелюбовь?

— Баркаял сказал странную вещь, — вдруг вспомнила я. — Сократа, сказал он, убили словом?

— Сократа не убили словом, а его убило слово, — пояснила Ингигерда. — Оно, бывает, несет смерть тому, кто его произнес. Сократа можно было бы назвать самоубийцей.

Поединок

Я молча ссыпала красноватый песок в горшок с кактусом.

Вот и мое повествование рассыпается, как философский камень. Я сама чувствую это, мне бы давно хотелось его закончить. Как? Я слишком давно с этими ребятами из преисподней или откуда они там? Я не могу отделаться от них. Страшнее другое — я с ними сживаюсь. Как и с другими обитателями этого дома.

— Это не наказание. Это лечение, — сказал вчера доктор.

Он никакой, мой краснолицый доктор. Ничего не предпринимающий, ничего наверняка не знающий. Сколько же пациентов спрашивали его:

— Доктор, когда все кончится?

Он отводит глаза.

— По своей воле вы не отпустите меня?

Он отводит глаза.

— Вас надо заставить это сделать?

— Да.

— Штурмовать эту твердыню? Обложить ее сонмом спецназовцев? Разнести в пыль ваши шестиметровые стены?

На аллею больничного парка с ревом влетел и с визгом остановился крытый бронированный автомобиль. Механический динозавр, колеса защищены стальными дисками, в центре каждого — угрожающий острый шип. Такими же блестящими шипами усыпан весь корпус машины.

Из люка на крыше выдвинулся ствол пушки и уставился жерлом на меня. Черным немигающим глазом. Я ждала избавления. Но уже поняла: это не избавление. Ощутила подступающую к горлу тошноту.

— Что вы? — выкрикнула я. — Не надо!

Передняя дверь броневика открылась, из нее вышел смурной, весь в черном, субъект. Я не сдержала нервного смеха: субъект слишком постарался выглядеть по-киношному. Безупречный костюм этого бандита был слишком уж безупречен, шляпа с широкими полями затеняла половину лица, отмеченного модной небритостью. Между тем он, не торопясь, подошел ко второй дверце и галантно открыл ее. Из нее вышла длинноногая черноглазая красавица с презрительным взглядом. Перед мужчиной — одно, но предстать трусихой перед представительницей своего пола не может позволить себе ни одна уважающая себя девушка.

— Что вам угодно в моих владеньях? — высокомерно спросила я.

Как, должно быть, смешно все это выглядело. Стараясь принять независимый вид, кутаясь в потрепанный больничный халат, я меряла ее взглядом.

— В твоих? — Девица обернулась к сопровождающему: — Покажи ей, чьи здесь владения.

Ее голос показался мне до странности знакомым. Как будто не она, а я, да, я сама выходила из бронемашины. А может, моя полная противоположность.