Квантовый ум. Грань между физикой и психологией - [237]

Я был потрясен до глубины души. Любые попытки внутренне оставаться над всем этим рушились, и я обнаружил, что говорю, как будто скуля о пощаде: «Ну, я хотел поговорить о моем сне». Я едва успел закончить фразу, как она лишила меня этой, казалось, последней опоры. Она решительно объявила мою судьбу: «Мы должны оставаться с той сигаретой!»

Сегодня мне ничуть не больше хочется вдаваться в дальнейшие подробности относительно той сигареты, чем тогда в ее кабинете, но позвольте сказать, что эта паршивая сигарета дала мне очень много. Это была действительно полезная сигарета! В то время моя сексуальная жизнь была отнюдь не захватывающей, и с ее помощью в огромной степени улучшилась.

Я считал себя способным молодым ученым, но здесь я встретил равного себе в форме воина-шамана. Она знала, как держаться процессов НОР, которые я считал несущественными. Она использовала свое сердце в качестве проводника в мое сновидение и через мое сопротивление и мои края. Она распахивала дверь к сновидению – хотя в те дни мы не использовали таких терминов. Она сосредоточивалась именно на информации, которая «заигрывала» со мной на границе того, как я себя отождествлял – в этом случае на следах губной помады на сигарете. Она знала, что мое сновидение касалось отношений и насновиденной женщины, которую я еще не нашел.

Барбара разрабатывала эту систему работы со сновидением более или менее самостоятельно; это был ее «стиль». Она редко говорила о снах, но могла действительно вызывать изменение, следуя процессу сновидения. Та сигарета с губной помадой, начинавшаяся как «Дао, о котором не говорили» или, в моем случае, «Дао, на котором не сосредоточивались», в результате ее конъюгирования и развертывания становилась важной догадкой о моей внутренней губной помаде, внутренней женщине, моем интересе к сексуальности и жизни чувств, которую я боялся узнать. От Барбары я узнал, что процессы НОР и квантовые волновые функции создают новые Вселенные.

Учитель нелокальности

Еще одним моим аналитиком был доктор Франц Риклин старший. Он тоже не считался с правилами относительно того, как следует себя вести терапевтам, и редко поднимал взгляд, работая над чем либо, включая сновидения. Большую часть времени он проводил, закрыв глаза ладонями и теребя свои густые брови. В течение какого-то времени я не видел его лица. Он говорил, главным образом, с самим собой и о себе. Вот это терапевт!

Хотя я рассказывал ему сны, он никогда не анализировал их прямолинейно. Он погружался в себя и бормотал что-то вроде: «Тот сон… тот сон. моя жена». Я спрашивал: «Ваша жена, какое отношение она имеет к моему сну?»

Не отвечая, он продолжал: «Моя жена. у нас была эта удивительная сцена в прошлую пятницу вечером. почему я вам это говорю? Почему вы должны это слушать?» Я говорил: «Я не знаю, я действительно не знаю. Вы мне скажите!» Он никогда не говорил мне, почему он делал то, что он делал. В моем присутствии он был отрешенным от общепринятой реальности; он снова и снова останавливал мир.

Если вас интересует, интерпретировал ли он сны или находил связи между моими снами и личными проблемами, я отвечу – никогда. Он часто говорил об отношениях, но никогда не определял их как таковые. Он был самым непонятным человеком из всех, кого я знал. Я никогда не понимал ничего о себе или о нем. И в то же время, я всегда исцелялся от чего-то, что я не мог определить. Он меня вдохновлял.

Риклин учил меня нелокальности. Я узнавал, что все, что было у меня на уме, было и у него на уме. Следование происходившим с ним необщепринятым внутренним событиям становилось для меня опытом нелокальности. Он действовал на все, что я считал своим процессом, так, будто это был его процесс. Отсутствие границ между нами делало его другом, которого я всегда искал. Мы не занимались с ним «терапией»; мы не делали абсолютно ничего! И в то же время это было все.

Он возвращал мне то, что было отнято западным образованием. Он давал мне воображение – нагваль, как Кастанеда называл процесс сновидения. Будучи рядом с ним, я знал, что не-общепринятые события реальны. После встреч с ним я знал, что следование абсурдным необщепринятым событиям – это путь сердца.

Риклин был очень доступным, поскольку он всегда находился в своем процессе сновидения; по сути дела, он учил, подражая сновидению. Он учил меня сосредоточиваться на том, что происходит в процессе сновидения, «контролируемой непринужденности», тому, как не маргинализировать мои собственные чувственные переживания, работая с другими. Он учил меня, как закрыть мою терапевтическую практику еще до того, как я ее открыл, и понимать мою работу с людьми как работу осознания, как сновидение.

У Риклина я учился двигаться с неведомым, следовать своему сердцу. Я обнаруживал, что сама жизнь всегда была поразительной, и что человек мог жить как безумец, и это сходило ему с рук. Во многих отношениях, Риклин был просто настоящим человеком. Он был психиатром, учившим других врачей, майором швейцарской армии, президентом Института Юнга, и так далее. Юнг был его дядей.

Я почитаю своих учителей, на собственном примере демонстрировавших процессуально-ориентированный образ жизни, который поощряет суть, а не содержание. Они научили меня доверять моим чувственным способностям, поскольку без них реальность бесплодна.