Квантовый лабиринт. Как Ричард Фейнман и Джон Уилер изменили время и реальность - [52]

В комментариях по поводу конференции Ричард звучал по-уилеровски, поскольку он тоже стремился к упрощению физики частиц: «Что если фундаментальные частицы окажутся… более частицами или менее частицами? Или, возможно, все так называемые “различные” частицы вовсе не “различные” частицы, но разные состояния одной и той же частицы… Нам нужен интуитивный скачок к математическому формализму, точно такой же, какой произошел в теории электрона Дирака; нам нужен удар гения»⁵¹.

Одной из тем для дискуссий⁵² стал поток государственных и корпоративных денег, пролившийся на науку, и его возможное разлагающее влияние – многие участники утверждали, что физикам необходимо сражаться за независимость.

Уилер верил в гражданский долг, в то, что нужно поддерживать власть и во время войны, и во время мира. Он оставался в контакте с бывшими коллегами по Манхэттенскому проекту и торжественно заявлял, что, как ученый-ядерщик, он должен идти в ногу с прогрессом как в гражданской, так и в военной областях. Он умолял не повторить старой ошибки (по его мнению) – оставить в стороне военные исследования, а важные решения отдать на откуп политикам.

Физики, по его мнению, должны активно работать в области национальной обороны, чтобы предотвратить выбор, основанный на недостаточной информированности.

Фейнман, с другой стороны, полностью потерял вкус к работе на военных, и пусть он не был столь политически активен, как Роберт Уилсон, во многом он шел тем же путем. Уилсон отложил фундаментальные исследования и начал сотрудничать с армией для того, чтобы остановить Гитлера. Но когда он узнал, что нацисты не имели даже намека на бомбу, его интерес к этой теме испарился, и хотя он доработал до самого закрытия «Манхэттена», но уже без энтузиазма.

На всем протяжении войны Уилсону не терпелось вернуться к гражданской жизни, к изучению чудес физического мира. Фейнман чувствовал примерно то же самое, и пусть он не осудил атомную бомбардировку, он не имел никакого желания повторить подобное. Он всегда вежливо объяснял, что у него другие планы, и неизменно отклонял приглашения проконсультировать коллег в Лос-Аламосе и в других местах.

Разгадывать загадки природы ему нравилось много больше, чем изобретать новые способы массового уничтожения.

Мальчики Бете

После завершения Манхэттенского проекта у Фейнмана открылась масса возможностей для продолжения карьеры. Многие университеты были бы рады принять его в свой преподавательский состав, он мог вернуться к предложению из Висконсина, мог отправиться в Беркли, где работал его поклонник Оппенгеймер, а Раймонд Бирдж, глава физического факультета, хотя и долго тянул с официальным запросом, все же его сделал.

Тем не менее Ричард счел предложение Ханса Бете из Корнелла наиболее привлекательным. Он знал людей, занимавшихся в этом университете ядерными исследованиями, уважал их и верил, что их результаты помогут ему в собственной работе. Кроме того, учебный центр располагался в нескольких часах езды от Нью-Йорка, и это позволяло Ричарду поддерживать связи с семьей и посещать важнейшие из научных конференций.

Был другой вариант, от которого Фейнман в конечном итоге отказался, поскольку это место не предполагало преподавательской работы – стать сотрудником в институте перспективных исследований Принстона.

Ричард в прошлом видел, как Эйнштейн и другие ученые, запертые в институте и занимавшиеся только фундаментальными исследованиями, теряли контакт с реальностью. Современные разработки в физике иногда просто не проникали за стены института. Свободные от работы со студентами, ученые из ИПИ имели возможность бесконечно странствовать мыслью, интересоваться, размышлять… но о чем?

Фейнман не особенно интересовался абстрактными или чисто математическими проблемами. Его не привлекала задача неким образом унифицировать все силы природы. Лишившись необходимости готовиться к лекциям и читать их, он бы потерял мотивацию следить за последними открытиями, и вполне вероятно, как тот же Эйнштейн, в конечном итоге погрузился бы в мир теоретических грез.

Более того, Ричард знал, что карьера чистого теоретика – штука очень ненадежная. Если ты работаешь в обычном университете, ты в любой момент можешь сосредоточиться на педагогике, и у тебя никогда не возникнет чувство, что ты бесполезен. Помимо того, он просто любил преподавать и находил это не самым сложным делом. Исследовательская же работа вызывала бы воспоминания о годах в Лос-Аламосе, а думать о них ему не хотелось.

Поэтому Фейнман выбрал Корнелл.

Первый его в день в кампусе напоминал библейское прибытие Иосифа и Марии в Вифлеем.

В гостинице не оказалось мест, а Ричард явился около полуночи, не зарезервировав комнаты, поскольку не мог предвидеть такой ситуации: в Итаке, маленьком городке, где находится университет, начало семестра всегда вызывает ажиотаж. Но поскольку у Фейнмана запросы были скромные, он просто отыскал незапертое здание, обнаружил в нем свободный диван и улегся спать прямо там.

Утром он доложил о прибытии на факультете физики и спросил, где будет его класс по математическим методам в физике. В ответ ему сообщили, что он приехал неделей раньше, на что Фейнман отреагировал шуточными жалобами, что он так увлеченно готовил первую лекцию и не может дождаться, когда же прочитает ее.