Квадратное время - [90]

Бескрайнее море кричащих голов смыкалось вокруг меня в каком-то немыслимом танце, завораживая своей дикой животной энергией, перед которой любой разумный становится мелкой, беспомощно застрявшей в смоле букашкой. Особенно если…

Ужас поднялся ледяной волной от широко раскинутых ног, затопив сознание, – я осознал себя распятым на некоем подобии гигантского колеса, которое понемногу вращается то в одну, то в другую сторону. Безумный вопль вырвался из груди, но из глотки, сквозь грубое полено кляпа, просочился только слабый сип.

Зато вернулся слух.

– Кро-ви! Кро-ви! Кро-ви! – дружным хором скандировали звонкие детские голоса.

– Казнить! Проклятого! Троцкиста! – Отдельные несущиеся со всех сторон выкрики неожиданно сложились в цельную и крайне неприятную фразу.

– Смерть врагу народа! – вдруг вытеснил все противный женский визг. – Четвертуем бешеную собаку!

С огромным трудом, буквально разрывая шею, я сумел приподнять голову чуть выше и взглянул вперед…

Над беснующейся в ожидании расправы толпой нависала красная, как запекшаяся кровь, зубчатая кирпичная стена. Чуть ближе, в ее тени торчали полированные грани неуклюжей кубической махины Мавзолея. Длинный ряд ответственных руководителей на трибуне сливался в серую ленту, однако торчащая посередине стойка микрофонов безошибочно выдавала местоположение Хозяина.

– Ну что, товарищи, не пора ли нам казнить изменника социалистической родины? – раскатился по площади громовой вопрос. Характерный акцент не оставлял сомнений.

– Сталин! – просипел я.

– Казнить, казнить, казнить! – эхом откликнулась толпа.

– Наши цели ясны, задачи определены, – легко согласился «вождь всех времен и народов». Картинно заложив руку за обшлаг шинели и чуть нагнувшись вперед, он доверительно добавил: – За работу, товарищи!{255}

– Ура! Ура! Ура! – дружно оскалились головы широких народных масс.

Вращение колеса подо мной наконец-то прекратилось, откуда-то сбоку вылез здоровенный детина в нелепом черном колпаке и с огромной ржавой секирой в руках.

– Ну что, сердешный, – пробасил он, – готовься, будет больно.

И тут же, не примериваясь, почти без замаха, рубанул ногу где-то пониже колена.

Хрясь! Хлестанул по нервам вал боли, во рту захрустели осколки сломанных о кляп зубов.

Хрясь! Соленая кровь залила горло, а потом с криком вылетела алым фонтаном изо рта.

Хрясь! Исчезла рука, но грамотно привязанное к колесу тело не смогло извернуться от следующего удара.

Хрясь! Сознание наконец-то покатилось в спасительную черноту небытия.

Вдруг прямо перед моими глазами появилось смутно знакомое лицо, круглое, почти лысое и в пенсне.

– Зря ты так, гражданин Коршунов. – Голос сочился подозрительным состраданием. – Нет бы свалил за океан воплощать великую американскую мечту, нашел бы себе крепкозадую девку да наживал добро в свое удовольствие. Так ведь нет! Решил, что покажешь красивые картинки на куске пластика – и тебя враз сделают советником нашего любимого и дорогого вождя? Ха-ха! Так получи же заслуженный приговор, проклятый прогрессор!

Лицо исчезло, но я успел заметить, как тускло блеснула над головой летящая вниз сталь.

Хрясь!..

В мои широко распахнутые от ужаса глаза из-за плотно зашторенного окна лился свет тусклого дня. Колеса вагона неторопливо отбивают свое извечное «чучу-чу-чух, чучу-чу-чух».

Плечо толкнула чья-то ладонь:

– Просыпайся, уже по Москве едем.

Все еще пытаясь спастись от палача из сна, я резко дернулся в сторону, но только с размаха ударился плечом в обшивку салона. Боль ушиба – уже не фантомная, а самая что ни на есть реальная – живо прогнала остатки сна.

– Яков! Черт, напугал-то как!

– Посмотри лучше, красота-то какая. – Мой спутник отдернул вверх край занавески. – Дождь, да еще со снегом!

Нечасто можно видеть, как человек, приехавший из лета, радуется стылой слякоти.

Ответная гримаса на моем лице могла бы легко напугать детей старшего школьного возраста, но у Якова оптимизма не убавилось, он даже соизволил дать очевидное объяснение:

– Меньше лишних глаз по городу шатается!

– Не поспоришь. – Я помедлил в попытке отыскать затерявшуюся с вечера мысль. – Да, кстати, как же нам тогда быть с Александрой?

– А что с ней не так, по-твоему? – недовольно пробурчал Яков.

– Платье…

– Что с того?

Не думаю, что экс-чекист сильно жалел девушку, скорее понимал, как вызывающе неуместно будет смотреться ее летний наряд при почти нулевой температуре.

– Может быть, в чемодане ее вынесем? – неуклюже пошутил я.

С верхней полки свесилась голова Саши.

– Слезай, – поманил ее рукой Яков. – Будем твой гардероб обновлять. – А ты… – Он повернулся в мою сторону. – Кончай сидеть сиднем, вытаскивай чемодан. Да не свой! В твоих шмотках ее только на поле ставить, ворон отпугивать. Мой открывай! Вот не было печали!

И правда, чего это я?

Знаменитый на весь СССР товарищ Блюмкин на полголовы ниже меня и заметно уже в плечах. Не слишком обнадеживающая разница по сравнению с субтильной, больше похожей на подростка девушкой, но хоть полы по дороге волочиться не будут.

Против ожиданий, черное пальто, пошитое партнером из роскошного драпа еще в Палестине специально для Москвы, село на Александру вполне достойно. Подогнули рукава, запахнули потуже, стянули поясом, теперь только шагов с пяти можно разобрать, что вещь с чужого плеча. В любом случае кого эдаким удивишь в стране, где каждый третий носит перешитую солдатскую шинель? Хуже получилось с кепкой, но тут выручил мой шарф, который наша спутница ловко и даже изящно намотала на голову вместо платка.