Квадрат смерти - [18]

На эти слова откликнулся комиссар, стоящий рядом у борта.

— Товарищ лейтенант, это не тот случай, когда положено горевать. Нашего Лопатко перебрасывают на участок фронта, где и пушки, и отважные люди нужны не меньше, чем здесь.

— Да, вы правы, — соглашается Николай.

— То-то же! Настоящие дела еще впереди, товарищ лейтенант.

Должно быть, комиссар видит дальше и знает больше, чем молодые командиры. Уже ближайшие события подтверждают его слова.

Теперь близ аэродрома, гудящего с утра до ночи, и наземной тридцать пятой батареи, пушки которой то и дело вступают в ожесточенную дуэль с врагом, все время веет опаляющим жаром войны.

Утром, после того, как батарею поставили в Казачьей бухте, Мошенский отправляется на берег, чтобы установить связь с летчиками. Он возвращается раньше, чем думали. Лицо старшего лейтенанта замкнуто. Но Середа уже изучил характер Мошенского и не торопит его, ждет, когда тот сам начнет рассказывать.

Вестовой приносит щи и кашу, сегодня не с консервами, а со свежей рыбой. Попробовав ее, Мошенский вопросительно смотрит на комиссара:

— Пузько наловил?

Середа улыбается. Появление на батарее свежей рыбы всегда связывается с налетом вражеских самолетов и боцманом Пузько. Сразу же после боя толстенький, на вид неуклюжий боцман проворно спускается в небольшую шлюпку и спешит к месту взрыва, чтобы подобрать для камбуза оглушенную, всплывшую на поверхность рыбу.

— Спасибо фрицам, — посмеивается боцман, — не оставляют нас без рыбы.

— Да, конечно, рыба не флотского интенданства, — замечает Середа. — Гитлеровцы летели бомбить аэродром, а мы их перехватили.

Мошенский сразу оживляется. Веселеют глаза, и с похудевшего в последние дни лица исчезает усталость.

— А хозяева аэродрома, Нестор Степанович, недовольны, что нас поставили в Казачьей, — объясняет Мошенский дурное настроение, с которым он возвратился.

— Боятся, что мы привлечем гитлеровских асов?

— Вот именно.

— Ничего, Сергей Яковлевич, увидите, скоро спасибо скажут, — уверенно говорит Середа.

— Надеюсь.

Мошенский — человек впечатлительный, он остро переживает, если кто-то недоверчиво или неодобрительно отзывается о плавучей батарее. Однако внешне он кажется человеком очень сдержанным, даже строгим, сухим. Лишь в письмах к жене открывается совсем другой Мошенский — неожиданно мягкий, нежный, любящий.

Никто, ни один человек, исключая, пожалуй, Середу, который живет с Мошенским в одной каюте и знает его лучше, чем кто-либо на батарее, не может себе представить, что их суровый командир пишет письма, в которых говорит с душевным волнением не только о своем будущем ребенке, но и о зорком сигнальщике Бойченко, и о старшинах Лебедеве и Косенко, о молодых лейтенантах и других людях. Командир ими искренне гордится.

Да, Мошенского очень огорчает неприязненная встреча летчиков, и сейчас больше чем когда-либо он хочет доказать на деле, какие храбрые и умные люди воюют на плавучей батарее. Он хочет, чтобы летчики-соседи полюбили их и гордились ими, как гордится он сам.

Огневая завеса

Старший лейтенант Мошенский проводит беседу с личным составом батареи, рассказывает о своем разговоре с летчиками, и в кубриках еще долго советуются, как бы доказать соседям, что они глубоко ошибаются насчет плавучей батареи.

— У меня, например, такое предложение, — говорит Лебедев, обращаясь к своему командиру. — Когда наши летчики идут на посадку, то теряют боеспособность.

— Как так? — улыбается Семен, догадываясь, что его любимец что-то придумал.

— В том смысле, что не могут отражать вражеские атаки. Фрицы-то заходят с хвоста.

— Что ж вы предлагаете, чтоб они заходили с головы?

— Ставить огневую завесу позади нашего самолета, когда он идет на посадку, возвращаясь с боевого задания.

У Семена живое воображение, и мгновенно ему представилась картина, нарисованная командиром орудия. А тот, воодушевленный вниманием лейтенанта, уже развивает идею в деталях. Должно быть, мысль эта возникла у Лебедева не сегодня.

— Пошли к командиру батареи, сами доложите ему, — предлагает Семен.

— Но вы, товарищ лейтенант, одобряете?

— Да это же просто здорово! — восклицает Семен. Николаю тоже по душе идея Лебедева, и все трое идут к Мошенскому. Но командир батареи, сразу оценив предложение старшины, проявляет осторожность, сознавая всю сложность задачи.

— Исполнение по плечу только очень хорошим зенитчикам, — напоминает он.

— Согласен, товарищ старший лейтенант, — говорит Николай — но разве не такие зенитчики Косенко, Самохвалов, Тягниверенко и сам Лебедев? Я уже не говорю о других…

— Конечно, определенный риск есть, можно срезать хвост своего истребителя — и тогда не оберешься неприятностей, — поддерживает друга Семен. — Но если так рассуждать, то можно ли вообще считать себя классным артиллеристом?..

— Хорошо, посоветуемся с комиссаром, — после некоторого раздумья говорит Мошенский, и когда он поздним вечером вызывает молодых лейтенантов на КП, тем уже ясно, что командир скажет «добро». Замечания и поправки Мошенского свидетельствуют о глубоком знании артиллерийского дела и присущей старшему лейтенанту разумной осторожности. Семен и Николай уходят окрыленные. Теперь остается терпеливо ждать часа, когда «мессершмитт» «сядет» на хвост нашему самолету, идущему на посадку. Ждать приходится недолго…