Квадрат 2543 - [9]

На дороге стояла дочь. Молча, переглянувшись, женщины взялись за руки, и пошли к дому.

Близился рассвет. Наступало утро субботы, 28 июня 1941 года.

* * *

Годы войны для семьи Евдокии были временем ещё более напряжённого, чем прежде труда, чуткой сосредоточенности к происходящему вокруг и умелого сострадания помощью своей односельчанам. Смерть обошла стороной этот клан, голод не коснулся ни людей, ни скотины; стоявшие три месяца в Павелеце немецкие солдаты не тронули женщин, не разорили дом. Через редких приезжавших в короткие отпуска на восстановление после ранений однополчан до матери доходили рассказы о лихих вылазках старшего, Коленьки, служившего в разведке, о подвигах среднего, Алёшеньки, рвущегося первым в самое пекло. Слушая о детях, поднимала лицо к небу, молилась молча, иступлёно. В самом конце войны Николая контузило, и до глубокой старости он будет разговаривать своим низким, зычным голосом громче всех, почти криком, плохо слыша себя и окружающих. Алексею осколок авиаснаряда раздробит кость ноги, и хромота станет его вечной спутницей. Остальные, возмужавшие и ставшие выше ростом, по возвращении с фронта будут помалкивать о странных стечениях обстоятельств, регулярно помогавших им избежать смерти и ранений. После войны очень быстро вернулось в село веселье летних вечеров тогда, когда после дневных забот, отбиравших, казалось, все силы без остатка, радуясь мирному течению жизни, Николай дрожащими от усталости руками взял старую гармонь, как и мать, ждавшую его терпеливо пять лет. Задеревенелые пальцы заново осваивали забытые движения, плохо слышащие уши с трудом улавливали то, что скоро станет музыкой, ноющее от напряжённой работы тело постепенно расслаблялось, душа отдыхала. На звуки сбивающейся пока в становлении своём мелодии, устало собирались соседи. Вскоре, не обращая внимания на неловкость музыканта, овдовевшие и незамужние, скучающие по мужским взглядам, местные образцы не убиваемой женской природы, то ли в радости, то ли в отчаянье, то ли с мудрым умыслом, то ли в истерике, будто стряхивая с себя мёртвое оцепенение, глядя перед собой не моргающими глазами, начали непослушными от усталости ногами выбивать чечётку. Под окнами большого светлого дома, ритмично, вытаптывая из молодой травы способность расти, стряхивая с себя оцепенение от боли утрат и оковы страха перед завтрашним днём, все более и более уверенно и радостно люди вспоминали умение жить.

– Великий, всемогущий Бог!

Благодарю! Прости.

Прости сомнения в Тебе!

Прости за глупость!

В Обитель Мудрости, прошу, меня впусти!

Прости за светлых мыслей скупость!

Душа моя познала лишь с Тобой,

Желанный, прочный, навсегда, покой!

В деловой и счастливой послевоенной суете разительные перемены в характере матери замечены были не сразу. Голосистая и говорливая, физически сильная и непоседливая, находившаяся всегда в центре местных событий, богохульница, вроде бы, с военными испытаниями и возрастом потеряла былой темперамент. Спохватились лишь тогда, когда с завидной дисциплинированностью, не навязывая никому своих взглядов, одевшись чисто и нарядно, повесив связанные шнурками единственные башмаки на плечо, босая, по православным праздникам и воскресениям, в любую погоду, Евдокия стала ходить в соседнюю деревню, за семь километров, пешком в церковь. Выяснили между собой, что организм матери перестал принимать мясо в любых его видах, да и запах готовящихся мясных блюд она переваривала с трудом. Отметили изменившийся в сторону деликатности лексикон. Поудивлялись, но перечить матери в её новых пристрастиях не стали из уважения к ней и ещё потому, что вообще-то эти чудачества никому не мешали.

Младший, Иван, смутно ощущающий роль матери близкой к миссии ангела-хранителя, чувствующий и любящий её больше других, сам стал возить её в храм на когда-то брошенном немцами, а теперь им восстановленном, мотоцикле с коляской.

После войны, встретив живыми всех детей, умер муж Евдокии Кондратьевны, Иван Никонорович. Она смиренно перенесла это событие, продолжая благодарить Бога за то, что имеет, и читать молитвы, прося Его о помощи детям и внукам своим. Дети постепенно перебирались на заработки в город, обустраивались в Москве, она же продолжала вести своё деревенское хозяйство так же споро, как и прежде: дом поддерживался в чистоте и порядке, ухоженные сад и огород приносили хорошие урожаи, сытые коровки давали доброе молоко. Помогавшие по хозяйству внуки, дивились её неиссякаемой энергии, доброте и чистоплотности. До 1963 года род Кузнецовых разрастался и креп, медленно, но верно оседая в Москве. Восьмидесятилетнюю бабушку Дуню подумывали переселить в город; она приезжала погостить, осмотреться, посильно помогая детям, заботясь о внуках.

Всё в том же июне, месяце пиковой активности солнца, 20-го числа, в самый длинный день года, помывшись в ванной, одевшись чисто, как впрочем всегда, Евдокия Кондратьевна сидела на кожаном диване в гостиной старшей дочери своей, поджидая задерживающуюся с экзамена по теоретической механике внучку, носящую необычное, любителем поэзии – отцом данное имя, Лаура. Видимо, волнуясь, шептала привычные молитвы, слушала шаги за дверью.