Кузина Филлис. Парижская мода в Крэнфорде - [4]

А ещё мы видим взаимную любовь родителей и детей, любовь супругов, сохранивших тёплую привязанность и уважение друг к другу, несмотря на несовпадение кругозоров. Любовь к живым и умершим, разделённую и безответную. Любовь к людям и животным, к работе и к знаниям, к природе и к Богу. «Английскость» всех этих чувств разве что в сдержанности проявления. По сути же они вечны и универсальны. Значит, «Кузина Филлис» найдёт в сердце современного русскоязычного читателя тот же отклик, какой нашла сто пятьдесят лет назад в сердцах соотечественников своей создательницы – удивительной миссис Гаскелл.

Кузина Филлис

Часть I

Переселение из родительского дома на отдельную квартиру – знаменательное событие в жизни молодого человека. Пожалуй, более никогда я не был так доволен и так горд, как в тот день, когда семнадцатилетним юнцом впервые остался один в трёхугольной комнатке над кондитерской лавкой в Элтеме, главном городе графства ***. Отец мой только что уехал, произнеся на прощанье внушительную проповедь о правилах, коих следует придерживаться молодому человеку, вступающему на путь самостоятельной жизни. Меня определили в помощники к инженеру, который подрядился строить ветвь железной дороги от Элтема до Хорнби. Добившись, чтобы я получил это место, отец обеспечил мне более высокое положение, чем то, какое занимал сам, – вернее сказать, то, в каком родился и вырос, ибо с каждым годом он возвышался в глазах людей. По роду занятий он был простым механиком, но при этом обладал даром изобретателя и отменным упорством, благодаря чему смог усовершенствовать железнодорожные машины несколькими полезными новшествами. К богатству отец не стремился, хотя, как человек благоразумный, не отказывался от плодов, приносимых собственными трудами. По его признанию, идеи свои он развивал потому, что они ни днём ни ночью не давали ему покоя, пока не обретали законченную форму.

Но я уже довольно сказал о моём дорогом отце. Счастлива страна, где много есть таких, как он. По воспитанию и убеждениям он был истый конгрегационалист[1], и, полагаю, именно это подвигло его поселить меня в комнатушке над кондитерской: лавку держали две сестры нашего бирмингемского священника, что, очевидно, должно было служить защитою моей нравственности, когда я, оставшись без родительского надзора, встречусь с городскими соблазнами – при годовом жалованье в тридцать фунтов!

Отец пожертвовал двумя драгоценными днями, чтобы, надев воскресный костюм, сопроводить меня в Элтем и представить моему патрону, который был перед ним в долгу за какую-то подаренную идею. После визита в контору мы засвидетельствовали почтение главе маленькой конгрегационалистской общины Элтема, а затем мой родитель покинул меня. Мне жаль было расставаться с ним, и всё же я ощутил, до чего это приятно, когда ты сам себе хозяин. Открыв корзину, собранную в дорогу моей матушкой, я с наслаждением вдохнул аромат домашних деликатесов, чувствуя себя полноправным обладателем всех этих горшочков и свёртков. Взвешивая на руках окорок домашнего приготовления, который сулил мне бесконечное блаженство, я думал о том, что смогу лакомиться им, когда заблагорассудится, не сообразуясь с мнением других людей, пусть даже и склонных меня баловать. Я сложил свои съестные припасы в маленький угловой шкапчик – в комнате, состоявшей из сплошных углов, всё располагалось в углах: камин, окно, шкап. Посередине помещался лишь я один, и не сказать, чтобы мне было слишком просторно. Столик, который складывался и раскладывался, примостился у окна, выходящего на рыночную площадь. Отец, не побоявшись расходов, нанял комнату, где я мог бы заниматься науками, однако нетрудно было предположить, что гуляющие мужчины и женщины станут для меня более заманчивым предметом изучения, чем книги. Завтракать и обедать я должен был с двумя пожилыми мисс Доусон в маленькой гостиной, расположенной в первом этаже за трёхугольной лавкой. Вечерами я мог засиживаться в конторе, поэтому пить чай или ужинать мне предстояло одному.

По прошествии некоторого времени на смену радости и гордости пришло одиночество. Прежде мне не случалось покидать дом, где я был единственным ребёнком. Отец всегда соглашался с теми, кто твердил: «Пожалеешь розог – испортишь дитя», но сердце его было преисполнено нежности ко мне, и, сам того не сознавая, он обходился со мною мягче, нежели считал правильным. Матушка, напротив, не причисляла себя к сторонникам суровости, однако на деле была куда строже отца – потому, вероятно, что мои мальчишеские грехи больше её раздражали. Так или иначе, перечитывая теперь эти строки, я вспоминаю, как она горячо защищала меня, когда однажды, в более зрелые годы, я вправду согрешил против отцовских представлений о долге.

Но сейчас я хочу поведать не об этом. Моя повесть посвящена будет кузине Филлис, однако о том, кто она, читатель узнает в своё время.

На протяжении первых нескольких месяцев жизни в Элтеме все мои помыслы занимала служба, ибо в ней и была заключена моя новоприобретённая независимость. В восемь я уже стоял за своею конторкой, в час пополудни уходил домой обедать, к двум возвращался. После обеда я иногда выполнял ту же работу, что и утром, а иногда сопровождал мистера Холдсворта, главного инженера, на какой-нибудь участок линии между Элтемом и Хорнби. Я очень радовался таким поездкам, и причин тому было три: разнообразие, которое они привносили в мои будни, живописная местность, которую мы пересекали, и общество самого мистера Холдсворта, на которого я мечтал походить. Этот молодой человек лет двадцати пяти стоял выше меня и по рождению, и по образованию. Он побывал на континенте и носил усы с бакенбардами на иностранный манер. Я гордился тем, что меня могли видеть с ним рядом. Он был во многих отношениях славным малым, и, попав под его начало, я оказался в далеко не худших руках.