Курский перевал - [22]

— Станковый пулеметчик, — смущенно пробормотал Алеша.

— Кто, кто? — сморщив полное, с густыми сросшимися бровями и длинным, изгорбленным носом лицо, едко переспросил Гаркуша. — Пулеметчик, говоришь? Та якой з тэбэ пулеметчик! Пулеметчик — это ж грудь — сажень, рост — пид потолок, глаза — огонь и голос — як труба военная. А ты ж кирпатый, та ще курносый, та й росточек, як у того школяра, шо матка по утрам пирожками пичкае.

— Вы… вы вот что, — вдруг выскочил из-за Алешиной спины и ринулся на Гаркушу Ашот. — Вы грубиян, вы нахал, вы плохой человек…

— Стой, стой! — невозмутимо проговорил Гаркуша и, недоуменно разводя руками, обвел всех насмешливым взглядом. — Товарищи дорогие, что ж получается? Человек в гости к вам пожаловал, а его чуть не в штыки. Грубиян, нахал, плохой человек! Як це понимать? Ну, сам ты посуди, — подступил он к Ашоту, — ты, я бачу, кавказский человек, а кавказцы гостя никогда не обижают! Так я понимаю?

— Вы никакой не гость!.. Вы оскорбитель, вы… вы… вы… вы совсем не наш человек.

— Ну, ты это брось! Человек я на сто процентов наш. Ты, я вижу, тоже наш. Росточек, правда, подкачал, но це не беда. Пудов пять каши кадровой скушаешь и пидтянешься. Как зовут-то? Давай знакомиться, може, вместе кровушку пролить доведется, — миролюбиво протянул он руку Ашоту.

— Карапетян, Ашот, — обескураженно пробормотал Ашот и нехотя пожал руку Гаркуши.

— И ты не обижайся, — подошел Гаркуша к Алеше. — Ишь, как щеки-то полыхают, сразу видать, с характером парень!

От возмущения и обиды Алеша давно намеревался сказать что-нибудь резкое, но сейчас под мягким взглядом подобревших глаз Гаркуши растерялся и бессвязно пробормотал:

— Я что… Я не обижаюсь… Я так…

— О це добре! — воскликнул Гаркуша и пошел по вагону, пожимая руки молодых солдат.

Обойдя всех, он присел около печки, взял длинный сверток и под настороженными взорами солдат достал из него видавшую виды старенькую гитару. Словно находясь в одиночестве, он молча склонил голову, пробежался пальцами по струнам и запел. Просмоленное цыганское лицо его потеряло жесткое и язвительное выражение, движения рук были мягкие, осторожные, голос приятно перемежался с перестуком колес. Пел Гаркуша вдохновенно, страстно и знал бесчисленное множество песен. Песни эти были то про море, про Одессу, про рыбаков и грузчиков, то про южные ночи и чернооких красавиц или беззаветно преданных, верных и безответных или коварных, изменчивых и ненадежных подруг все тех же рыбаков, моряков и грузчиков.

Словно завороженные сидели в вагоне солдаты. Над всеми властвовали негромкий голос Гаркуши и призывные переборы гитарных струн.

Алеша, разобиженный и возмущенный, вначале не смотрел на Гаркушу, машинально вслушиваясь в его пение. Многие песни и мелодии он слышал раньше. Многие были совсем не знакомы, но сейчас, повторяясь одна за другой, все они, и мечтательно-грустные и игриво-задорные, сливались в одно целое, создавая ощущение чего-то большого и светлого. От этого сладко щемило в груди и хотелось без конца сидеть, ничего не вспоминая, ни о чем не думая, ничего не делая. Но все оборвалось совсем неожиданно. Поезд остановился, по вагонам понеслись разноголосые команды:

— Собирай вещи! Выходи строиться! Быстрее! Не задерживаться!

Алеша кубарем скатился с нар, поспешно надел шинель, подпоясался, схватил тощий вещмешок и выпрыгнул из вагона. Поток военных, подхватив его, увлек к развалинам большого кирпичного здания. От него сохранился только угол стен первого и второго этажей, а все остальное грудой кирпича с торчащими балками и толстыми змеями проводов рухнуло вниз. В уцелевшей части виднелись пустые прямоугольники высоких окон и дверей, выбитым глазом темнела круглая коробка электрических часов с одной-единственной цифрой «восемь» и остановившейся на этой цифре искореженной стрелкой.

— Город Курск. Московский вокзал, — с протяжным вздохом сказал кто-то рядом. — Какой был красавец! Залюбуешься и глаз не оторвешь. А теперь…

— Война! — с таким же горестным вздохом ответил второй голос.

«Война», — мысленно повторил Алеша и впервые в жизни вздрогнул от этого страшного слова.

— Алеша! — подбегая к нему, прокричал Ашот. — Строиться пошли. Наши стоят все, только тебя нет.

Вся команда пополнения уже действительно выстроилась. К счастью, начальник команды о чем-то говорил с окружившими его старшинами и сержантами, и Алеша с Ашотом незаметно пристроились на самом левом фланге.

Вскоре раздалась команда «равняйсь», потом «смирно», «направо», и колонна по разбитой дороге двинулась в город. Справа и слева темнели развалины, валялись горелые и разбитые машины, круглились бесчисленные залитые водой воронки от снарядов и бомб. Солдаты шли молча, понуро рассматривая горестные остатки железнодорожной станции и поселка около него. Алеша думал, что за станцией развалины кончатся и начнется настоящий город. Но прошли уже с полкилометра, спустились по косогору к грязным водам реки, а следы страшного опустошения не исчезали. Прямо на вывернутых, искореженных рельсах свалился набок исклеванный пулями и осколками трамвайный вагон. Рядом с ним уткнулся радиатором в землю сгоревший грузовик. Еще дальше среди бесформенных груд разбитых домов дико и странно белели остовы русских печей с высоко поднятыми закопченными трубами. Переломившись надвое, рухнули в реку фермы большого железного моста.