Курортное приключение - [7]

Лукашов неожиданно повернул голову, и Холин встретился с ним глазами. Холин тотчас отвел глаза; Лукашов тоже отвел глаза, но в короткую долю секунды Холин понял, что Лукашов все это время тоже думал о нем, Холине, и знал, что Холин думает о нем, Лукашове.

«Мы с ним как влюбленные, – подумал Холин. – Читаем друг у друга мысли».

– Разрешите!

В купе вдвинулся огромный, опутанный ремнями и закованный, как опаснейший преступник, чемодан. Чемодан спихнул с горшковского колена Лукашова.

– А понакурили!

Голос был такой хозяйский, что все поспешно стали тушить сигареты, а Иван-Вано даже поколыхал возле себя рукой воздух, будто это что-то могло изменить. Вслед за чемоданом и голосом показалась голова в модной шляпке. Однако лицо под шляпкой было совсем не модное – такие лица рисуют на карикатурах, когда пытаются обидеть за что-нибудь женщину. Например, за нахальство и невежество.

– Ну прощай, милочка!

В купе появились две тонкие руки, обернутые в обтрепанные рукава, обняли даму за шею, и за дверями раздалось чмоканье. Почему-то казалось, что там, за дверьми, была мелкая, ничтожная личность. От объятий мелкой, ничтожной личности модная шляпка свалилась, и на плечи женщины вдруг упали чудесные волосы, как поется и пишется, цвета спелой пшеницы.

Вся компания уставилась на эти волосы, как на карточный фокус, включая и Лукашова, хотя у него жена была блондинкой и ему, конечно, к виду волос цвета спелой пшеницы не привыкать.

Дама втянула своего спутника в купе и облобызала его. Это действительно оказался запущенный человек с бегающими глазами и нетерпением в движениях. Чувствовалось, что ему хочется быстрей отделаться от своей супруги и напиться вермута.

– Провожающие, покинуть вагон! Провожающие, покинуть вагон!

Компания стала тискать Холина. Лукашов тоже тиснул и даже тернулся колючей щекой. Для этого ему пришлось подняться на цыпочки, и Холин увидел перед собой лысину с наброшенными на нее редкими волосиками-хворостинками, как притрушенное сеном болотце.

– Выздоравливай, – сказал Лукашов тоном, будто просил об очень большом одолжении.

– Постараюсь, – ответил Холин.

«Не думай, что я это так, формально, я искренне», – сказал глазами Лукашов. «И я искренне», – сказал Холин. «Ничтожество». «Мерзавец».

– Ну, до скорого.

– До скорого.

Компания вывалилась, стала махать руками.

Дрогнул и начал набирать скорость перрон, унося, словно отметая назад, немногих провожающих: заводскую компанию, которая шла к вокзалу, что-то обсуждая, отчего еще больше походила в своих куртках и гнутых шляпах на замыслившую что-то нехорошее группу гангстеров; уже покупающего в привокзальном ларьке бутылку вина запущенную личность, девушку с букетиком убитых морозом цветов, так никого не встретившую и не проводившую. Девушка шла поникнув головой, само отчаяние и печаль. «Она еще не знает, что здоровое, молодое тело в принципе не совместимо с печалью», – подумал Холин.

2

Самое неприятное, когда в купе женщина. Никогда не знаешь, когда она скажет: «Можно попросить вас на минутку?» Ты постоянно ждешь этого вопроса, каждую минуту он висит над тобой, ты думаешь о нем все время, наконец, забываешься, и вдруг, когда ты размяк, потерял бдительность, задремал, над твоей головой раздается: «Молодой человек, можно вас на минутку?»

В тех немногих случаях, когда Холину приходилось ездить железной дорогой и когда в купе попадалась женщина, а она, как правило, попадалась всегда, Холин проводил все время до сна в проходе у окна, и лишь когда в купе все угомонятся, выпьют весь чай, съедят все печенье, постелют постели, сходят по нескольку раз в туалет, сто раз вытащат из-под полок чемоданы, сто раз пощелкают замками и засунут чемоданы обратно и сделают еще много разных дел, которые делают лишь в вагоне, он проходил в купе, быстро раздевался и взбирался на верхнюю полку, – Николаю Егоровичу почему-то всегда доставалась верхняя полка, а даже если и не доставалась, то отнимали женщины.

Но на этот раз он размяк от глотка сухого вина – он так давно не пил спиртного, – потерял бдительность, самоуспокоился, не вышел сразу в коридор, а сидел удобно, привалившись спиной в уголок, думал об отпуске и искоса наблюдал за своими попутчиками. Человек с двумя лысинами его не интересовал. Наверняка это командированный, толкач, скорее всего в Харьков. Не из тех толкачей, молодых, нахрапистых, мордастых, которые приезжают на неделю, полторы, околачиваются у проходных, прорываются в цеха, кричат, матерятся, вечера проводят в ресторанах, повесив на стулья пиджаки, спаивая нужных людей, а ночью заказывают длинные телефонные разговоры со своим начальством, сгущают краски и просят еще выслать денег, «иначе отгрузят лишь в новом году».

Человек с двумя лысинами – толкач рангом повыше. Он приезжает на завод-поставщик основательно, снимает комнату и живет месяцами, а то и годами. Он не ходит в ресторан, а если и ходит, то не спаивает нужных людей, а если и спаивает, то не вешает пиджак на спинку стула. Он больше действует по принципу «Вы – нам, мы – вам». Вы нам УМС-4567, мы вам холодильники, гарнитуры, нафталин.

Зовут этого человека Иваном Никифоровичем или Никифором Ивановичем, он неразговорчив, страдает желудком, учтив, корректен, но хватка у него железная, бульдожья, дай только вцепиться – не уйдешь. Он и смотрит все время в окно, потому что каждую свободную минуту взвешивает, комбинирует, прикидывает.