Курорт - [38]

– Теперь тебе лучше?

Он оторвался от чудесной панорамы сверкающего моря.

– Намного. Это было просто… прекрасно. Как ты и сказала – роскошно.

– Никогда не видела, чтобы мужчина так плакал.

Он прямо взглянул на нее.

– Я часто плачу. Это мне помогает выпустить запертые глубоко внутри чувства. Это были не горькие слезы. Все было просто… чудесно.

Он снова обернулся к морю. Она проследила его взгляд до развалин старой смотровой башни над Маро. Встав на цыпочки, она осторожно вытерла слезы с его лица. И, заглянув в его глаза, решилась.

– Пойдем, – сказала она, – я хочу тебе кое-что показать.

Даже четырехколесный привод маленького юркого джипа не спасал от почти отвесного уклона грязной дороги. Шону приходилось наклонять голову в сторону Мэгги, уворачиваясь от веток, пока «витара» прорывалась сквозь заросли, скользя по старым листьям. Из-за разбитой дороги машину перекосило, и Шон оказался почти на полметра ниже места водителя. Со стороны Мэгги берег резко обрывался к темнеющим внизу оливковым рощам и теплицам с помидорами. Со стороны Шона была набережная, ведущая к усаженному елями мысу и приземистой старой смотровой башне. Они проехали еще один поворот, и грязная дорога вывела их на маленькое плато, окруженное деревьями. Здесь дорога кончалась. Дальше был обрыв в море.

Они сидели в джипе с работающим двигателем. Мэгги с трудом сглотнула и слегка подалась вперед. Казалось, она пытается взять себя в руки или набраться храбрости для следующего шага. Шон решил промолчать. Резкий треск цикад разрывал тяжелый, душный воздух. Ощущение было как перед грозой.

Прямо перед ними стояли два кривых тиса, чьи узловатые ветви переплетались годами. Почти над самым обрывом рос тис поменьше, под ветвями которого стояла небольшая мраморная скамейка. Шон вылез из машины и медленно зашагал к ней, а подойдя, поставил на нее ногу и, уперевшись локтем в колено, опустил подбородок на ладонь, глядя вокруг. В метре от скамьи был обрыв к морю. Прямо над ними нависала башня, построенная сотни лет назад, чтобы предупреждать о нападении мавров, финикийцев, генуэзцев. Шон улыбнулся. Теперь это были британцы, немцы и скандинавы.

Когда он отступил на шаг от скамьи, рядом что-то блеснуло. Прямо перед скамьей стояла плита, мемориальный камень. Памяти Дениз Томпсон. 6.5.1919 – 19.9.1992.

Он склонил голову.

– Про нее я и вспомнила.

Он не слышал, как Мэгги подошла.

– Когда-то я приходила сюда каждый день. Давным-давно.

Она взяла его за руку и повела по горной тропинке, которая виляла туда и сюда, пока не вывела их на еще одну крохотную площадку. Напрягая зрение в призрачном сумраке, он едва видел узенькую извилистую тропку, ведущую к маленькому пляжу, до которого, казалось, никогда не добраться.

– МАНИ-МАНИ-МАНИ!

Они окружили беснующегося посреди танцпола Пастернака, протягивая песеты, ероша ему волосы и толкаясь. Пастернак отрывался вовсю, размахивая руками, словно отгоняя невидимых мух, под классику «АББА». Он подпевал во всю глотку, но после веселой «Ватерлоо» и такой же заводной «Дай мне» начал сдавать. Теперь ему нужен был старый добрый кислород. Ему хотелось сохранить немного энергии на потом.

С удовлетворением он огляделся. Все танцевали, смеялись, потели и подпевали бесспорным чемпионам евроданса. Том и Криста жадно целовались в центре забитой народом танцплощадки и отрывались друг от друга, только чтобы изобразить танец, больше похожий на половой акт, – Том прижимался сзади к девушке, положив руки ей на бедра, пока она извивалась в его объятиях. Пастернак поднял вверх два больших пальца. Том сунул два пальца в рот, по-прежнему сияя и наслаждаясь моментом. Милли стояла в стороне, держа выпивку разгулявшихся друзей, свистящих и вопящих. У Ив и Кристофа редко была такая благодарная аудитория, и они были в экстазе. Энтузиазм Пастернака и компании заразил всех присутствующих в зале, в основном людей среднего возраста, позарившихся на дешевую выпивку в «счастливый час». После трех песен Пастернак поднял с мест всех теток, которые до этого просто хлопали и смеялись, пока не поддались всеобщему угару. Толстяк прыгал, как мячик, в самом центре, радостно выбрасывая кулаки в воздух. Он снова это сделал. Он снова всех завел. Он на самом деле был Доктор Приколист.

Однако венцом его славы стал момент, когда прослезившиеся Ив и Кристоф вышли поклониться в третий раз, с сожалением оставляя отзывчивую аудиторию, чтобы поехать на последнее свое ночное выступление в другом клубе. Когда Кристоф начал собирать свою установку и отключать микрофоны, Пастернак подобрался к нему и что-то прошептал на ухо.

Кристоф был счастлив пообщаться с фанатом и указал тому на микрофон. Потом поставил обратно свои клавиши на стойку сбоку сцены. Через несколько секунд Пастернак взобрался на маленькую сцену. Те, кто пошел к бару, чтобы получить свою дешевую выпивку до наступления полуночи, начали оборачиваться, смеясь над толстым парнем на сцене.

– Лееедиии и джентльмены! Прекрасная Ив и потрясающий Кристоф… – Он прервался, подождав, пока не утихнут спонтанные аплодисменты и свист. – Ив и Крис прекрасно развлекли нас сегодня вечером, и я думаю, вы согласитесь…