Курочка Ряба, или Золотое знамение - [20]

— За что нам, Богородица, дева, такое испытание ниспослано? Нет больше сил наших со стариком. Пресвятая дева, заступница наша! Помоги нам, укажи путь! Дай знак, что делать, спаси нас, грешных! В церковь не ходили, Господу нашему, сыну твоему Иисусу Христу, не молились, детей не крестили — так како время-то было: говорили, нет Бога, а мы верили. Прости, заступница наша, узнай там, за что такая напасть на нас, скажи, прощения, мол, просим. Не оставь нас, дай знак. Как укажешь, так и сделаем. Все по воле Господа нашего Иисуса Христа исполним…

Почему решила пойти к Богородице, Марья Трофимовна не знала. Так вот просто сказалось в ней: к Богородице — и пошла. А может, оттого, что к самому Спасителю было страшно, не смела к самому?

Так ли, не так ли, а когда вышла из церкви, пошла по улице — будто не ноги влекли ее по серому, пропыленному размягченному июльскому асфальту, а кто-то, незримый, нес ее над этим асфальтом: так легко ей было, освобожденно, так невесомо. И словно бы что-то пело в ней, звучала какая-то музыка — без слов, без звуков, а вот звучала, однако. Хорошо, что на трехрублевую не пожалась, ублаготворенно подумалось Марье Трофимовне. Это зачтется, что трехрублевую…

— О-ой, Трофимовна! — обрывая звучавшую в ней музыку, донесся до нее откуда-то знакомый голос, она закрутила в поисках его головой и обнаружила: то с другой стороны улицы звала ее с тротуара одна знакомая — вместе работали в цехе, тоже уж давно пенсионерка, в руках у нее было по хозяйственной сумке, а лицо имело какое-то оглашенно-счастливое выражение. — Трофимовна! — позвала знакомая, увидев, что Марья Трофимовна углядела ее. — Подь сюда! — и мотнула в усиление своего призыва обеими хозяйственными сумками, сыто набитыми каким-то товаром.

Ох, как не хотелось Марье Трофимовне обретать вес, выпадать из дланей того невидимого, кто нес ее, подобно пушинке, над землей, и становиться на эту землю собственными своими ногами! Ох, как не хотелось!.. Но делать было нечего, нужно было становиться, и она сошла на мостовую, пересекла ее и взошла на тротуар к бывшей своей цеховой товарке.

— Нашла время по церквам шляться, — сказала товарка, не давая Марье Трофимовне даже поздороваться. — В пятом магазине на талоны сахарный песок привезли и колбасу ветчинную по три семьдесят!

— Ох ты! — ахнула Марья Трофимовна, вмиг понимая, отчего у ее бывшей товарки такое оглашенно-счастливое лицо. — Да неуж?

Песка в магазинах не было с середины весны, скоро уже пора было и ягодные заготовки начинать, а сахара оставалось — мышам на прокорм, ветчинную же колбасу Марья Трофимовна и не помнила, когда встречала в продаже.

— Во взяла! — снова мотнула сумками бывшая ее товарка. — На все талоны. И ветчинную — тоже на все талоны, пусть мужики от пуза налопаются!

— Ну спасибо тебе, — уже и забыв о толькошнем своем невесомом полете, уже прикидывая в уме, лучше ли побежать в магазин, занять очередь и смотаться домой за деньгами с тарой, или сначала домой, а потом уж в магазин, благодарно покивала Марья Трофимовна. — Народу-то сколько?

— У-у! — сказала товарка. — Весь город там. Но много завезли, директор выходил, всем, говорит, хватит, можно стоять. — И неожиданно понизила голос: — Сейчас за мылом бегу. Талоны мне на мыло продали. На десять печаток. Тебе не надо? А то сведу.

— Нет, мне не надо, — Марья Трофимовна с облегчением махнула рукой. — Я, как в шестьдесят втором, когда Карибский-то этот кризис был, два ящика закупила — до сих пор не измылила.

— У-у, тебе хорошо! — В голосе бывшей ее товарки прозвучали зависть и уважение. — А я, видишь, не додумалась.

— А песок нужен, — уже вся порываясь бежать, уже тяготясь их разговором, нетерпеливо переступила с ноги на ногу Марья Трофимовна. — Как без песка. Не с мылом же варенье варить. И ветчинную бы неплохо. Старик у меня ее любит…

— Ну, счастливо, — отпустила ее товарка.

— И тебе с мылом, — не забыла пожелать ей того же Марья Трофимовна и побежала к названному пятому магазину, не чуя под собой ног. Только теперь не чуяла она их совсем по другой причине, чем несколько минут назад: ну как не хватит все-таки, ну как не достанется — такая музыка звучала теперь в ней, и так громко звучала, что чуять ноги под ее гром никак было невозможно.

3

Марья Трофимовна, не чуя под собой ног, прибежала в магазин, заняла очередь и за песком, и за колбасой, дождалась надежного последнего, который пообещал ей не уходить и запомнить ее, сбегала, все так же не чуя ног, домой, вооружилась деньгами и тарой, прибежала обратно и, разыскав свое место в очередях, стала терпеливо стоять, время от времени разговаривая с соседками. Правда, теперь она очень даже чуяла свои ноги, потому что, бегая, несколько притомилась, но тут было свое правило, и она его применяла. «Я пойду посижу вон там», — говорила она стоявшему за собой и устраивалась то на подоконнике, довольно низко расположенном от пола, то на ящике на каком-то, то на приступке у подпиравшей потолок квадратной колонны — сидела и стояла в очереди одновременно.

Марья Трофимовна умела стоять в очередях. Сколько она помнила себя, столько и стояла в очередях, и не понимала, как это можно без них. Были, конечно, отдельные периоды в жизни, когда очереди становились короткими, а за некоторыми товарами и вообще исчезали, но это нетипичные были периоды, какие-то ненормальные, пугающие, и как только они кончались, сразу становилось спокойно.