Куриловы острова - [3]
— Не-ет...
— Не знаком, значит... — цедит сквозь зубы Солоненко. — Так и в протоколе запишем.
Он бесцеремонно усаживается за директорский стол, кладет на него свою милицейскую сумку, достает бланки протоколов.
— К чему эта бюрократическая писанина? — с чисто педагогической рассудительностью и спокойствием вмешивается директриса. — Лучше скажи нам, Микола, ты бросил камень в окно института?
— Не-ет, я не бросал, широко раскрытыми глазами смотрит Миколка сперва на директрису, потом на злосчастный камень. — Вот честное пионерское...
— Мы это сейчас выясним по порядку, — заметил Солоненко таким тоном, будто ему уже все известно: и кто камень бросил и как бросил. Осталось только протокол оформить.
Солоненко ставил вопросы соответственно с формой протокола, и Миколка никак не мог сообразить, чего от него хотят.
— Ничего не кидал я, — твердил он.
Тут уж и завхоз счел за нужное вмешаться:
— Ты пойми, сморкач, что, ты наделал! В самом зародыше научное погубил открытие. Да тебя за это одно, не считая разбития стекол, на первом попавшемся дереве повесить надо.
Завхоз, видимо, рассчитывал этим так подействовать на «преступника», что тот упадет на колени.
— Ничего я не бросал... — обиженно чмыхал носом Курило.
И тогда в допрос решительно вмешалась Мария Африкановна. Она ни на минуту не забывала, с какой целью оставила уютные стены научно-исследовательского института и приняла на свои плечи нелегкие обязанности директора школы. В своей диссертации она желала проникнуть в детскую душу, найти кратчайший и самый верный путь к ней. И вот представился удобный случай пробраться в темную, как лес, душу Курило, который — в этом Мария Африкановна была убеждена — совершил проступок, но не то боялся, не то умышленно не хотел сознаться. Мария Африкановна еще в самом начале заметила, как покраснел, войдя в кабинет, этот ученик, и пришла к выводу, что он виноват. Если же принять во внимание, что камни сами с неба не падают, а в классе, кроме Курило, не было ни души, то вовсе не нужно быть милиционером, чтобы понять: виноват именно Курило и не кто иной. Оставалось одно — заставить преступника сознаться, ибо только раскаяние, как известно, может направить грешника на путь истинный.
Мария Африкановна мигом забрала инициативу допроса в свои руки:
— Скажи, Курило, не кажется ли тебе, что сами камни с неба не падают?
Миколка молчал.
— А знаешь ли ты, Курило, что признание смягчает вину?
Миколка молчал.
— А не думаешь ли ты, Курило, что следует вызвать твоих родителей в школу?
Миколка только ниже опустил голову.
— Ты случайно запустил этот камень, ведь так, Курило?
— Ничего я не запускал, — упрямо ответил Миколка.
Тогда Мария Африкановна решила, что неправильно повела допрос. Сперва нужно было посоветоваться с Солоненко и уточнить некоторые обстоятельства преступления. И она велела Миколке покинуть ее кабинет:
— Подожди за дверью. Мы тебя позовем.
Миколка вышел. Оставшиеся в кабинете, не сговариваясь, посмотрели на загадочный маленький, черный с серым налетом, кусочек шлака, доставивший столько неприятностей. Попасть бы этому непрошеному гостю не к милиционеру в руки и лежать бы ему на столе не вещественным доказательством, а объектом научного исследования — и кто знает, сколько интересного и полезного рассказал бы этот неприметный посланец неба. Но что поделаешь, если никто не заподозрил в нем представителя иных миров, его признали обыкновенным куском шлака, брошенным рукой сорванца.
И никто не задумался над тем, что, быть может, настойчиво повторяя: «ничего я не бросал», этот сорванец говорит истинную правду.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой появляется Фред Квач собственной персоной
Школа жила обычной жизнью. В учительской на стене тикали часы, в классах стоял приглушенный гул, похожий на гуденье пчел в улье, на спортивной площадке раздавались взрывы хохота. В окна заглядывали зеленые верхушки кленовых веток. Но Миколка ничего этого не видел и не слышал: настороженным ухом он ловил обрывки разговора за дверью директорского кабинета.
Он уже убедился, что попал в странную и неприятную историю. Его больше всего встревожило обещание директора вызвать в школу родителей. Конечно, если бы можно было вызвать с Курилов отца, он бы и не задумался — отец во всем разберется. Что же касается матери, то достаточно лишь намека на какую-либо провинность Миколки, чтобы он заслужил у нее жестокое наказание. Мать следовала принципу: сперва наказать, а потом разбираться.
Хотя Миколка и надеялся на справедливость, но испытывал подавленность. Надо же такому случиться: кто-то запустил камень, а отвечать ему, кто-то яблоко съел, а у него оскомина.
И вот как раз когда он собирался приложить ухо к створке дверей (потому что в кабинете голоса зазвучали тише), дверь в учительскую отворилась и появился не кто иной, как Фред Квач. За Фредом следовала его мамаша.
Переступив порог, долговязый, вихрастый Фред сразу же остановился, понурившись в позе виноватого. На нем были неглаженые штаны со смешными пузырями на коленях и модная клетчатая рубашка, на ногах — футбольные бутсы.
Мать, непричесанная, с покрасневшими, припухшими от слез глазами, дрожащей рукой дернула дверь.
