Курган - [2]

— Закончи свою песню, — сказал он. Слуга священника скороговоркой пробормотал оставшиеся слова, и как только отзвучал последний звук, тишина сомкнулась вокруг них.

— Ветер поднимается, — тихонько проговорил кто-то.

— Злая нынче была зима.

— Да уж. Я вчера пробирался через перевал от Малафрены, так снегу было чуть не по пояс.

— Это все их рук дело.

— Ты про горцев, что ли?

— А помнишь, мы прошлой осенью нашли выпотрошенную овцу? Касс еще тогда сказал, что это дурной знак. Он имел в виду жертвы, которые они приносят Одне.

— О чем это вы говорите? — поинтересовался иноземный священник.

— О горцах, господин священник. О язычниках.

— А кто такой «Одне»?

Воцарилось молчание.

— Что это за «жертвы, которые приносят Одне»?

— Знаете, господин священник, лучше нам об этом не говорить.

— Почему?

— Видите ли… вот вы сами справедливо заметили насчет песен: сегодня ночью лучше беседовать о святых вещах. — Касс, местный кузнец, говорил с достоинством, лишь изредка приподнимая веки над потупленными глазами, чтобы определить местонахождение собеседника, зато его сосед, молодой парень с болячками вокруг глаз, прошептал встревоженно:

— У Кургана есть уши. Курган все слышит…

Вновь повисло молчание.

Фрейга повернулся и тихо сказал, глядя прямо в глаза священнику:

— Горцы приносят жертвы Одне на камнях у подножия курганов. Что внутри курганов, не знает никто.

— Бедные язычники, бедные невежественные люди, — прошептал горестно старый отец Игиус.

— У нас в часовне алтарь из камня с Кургана, — сказал вдруг мальчик Гилберт.

— Что?

— Заткнись-ка, парень, — кратко приказал Гилберту кузнец. — Он хочет сказать, господин мой, что для алтаря мы взяли камень из кучи, что рядом с нашим Курганом. Большую мраморную глыбу. Отец Игиус, понятное дело, освятил ее, так что она теперь безвредна.

— А какой отличный алтарь получился… — улыбаясь, закивал отец Игиус, однако договорить не успел: сверху снова донесся вой. Старый священник опустил голову и забормотал молитвы.

— И вы тоже молитесь, святой отец, — сказал Фрейга, глядя на чужеземца в упор. Тот кивнул и начал тихонько молиться, искоса поглядывая на Фрейгу.

Сохранить в огромном замке тепло было почти невозможно; люди могли хоть как-то согреться лишь у самого очага, так что рассвет застал почти всех собравшихся на прежних местах: отец Игиус спал, свернувшись калачиком, словно камышовая соня; иноземный священник грузно осел на теплой скамье у камина, сцепив пальцы на животе, Фрейга вытянулся на спине, словно воин, павший на поле брани. Вокруг храпели и вздрагивали во сне его люди; их руки застыли в невольных незавершенных жестах. Он проснулся первым. Перешагнув через тела спящих, он по каменной лестнице поднялся на верхний этаж, где его встретила Ранни, повивальная бабка. На груде овечьих шкур спали вповалку несколько девушек и собак.

— Еще нет, граф.

— Но уже двое суток…

— Что ж, ей, бедняжке, с самого начала тяжело пришлось, — с презрением глядя на него, сказала она, — вот и надо немного отдохнуть теперь, верно?

Фрейга резко повернулся и, тяжело ступая, стал спускаться по неровным ступеням. Презрительный ответ Ранни задел его. Женщины весь вчерашний день были чрезвычайно суровы и страшно заняты; никто из них не желал обращать на него внимание. Он был как бы вне происходившего. Словно остался за стенами замка, на морозе. Будто не имел для этих женщин значения. И ничем не мог помочь. Фрейга сел за дубовый стол, уронив голову на руки и стараясь думать о Галле, своей жене. Ей было семнадцать; они поженились десять месяцев назад. Он представил себе ее округлый белый живот. Потом попытался вспомнить ее лицо, но не сумел, лишь ощутил привкус бронзы на языке.

— Эй, несите еду! — крикнул он, стукнув кулаком по столешнице, и тут же весь замок Вермейр очнулся от серого предрассветного оцепенения. Поднялась суета. Забегали мальчишки, залаяли собаки, заревели на кухне мехи, раздувая огонь в очаге, у большого камина мужчины, просыпаясь, потягивались и сплевывали в огонь. Фрейга по-прежнему сидел, закрыв лицо ладонями.

Вниз по одной, по две стали спускаться женщины — перекусить, отдохнуть и немного отогреться у большого камина. Лица их были суровы. Они говорили только друг с другом, но не с мужчинами.

Снегопад прекратился, теперь ветер дул с гор, наметая сугробы у стен замка и подсобных строений. Ветер был такой холодный, что перехватывало дыхание, а горло точно рассекали ножом.

— …Так почему же до сих пор слово Божье не было донесено до этих ваших горцев, до этих неверующих, которые приносят в жертву овец? — уже снова приставал к отцу Игиусу и Стефану, тому молодому парню с болячками вокруг глаз, толстобрюхий священник.

Те колебались, не зная, как ему ответить, потому что не совсем поняли, что значит «неверующие».

— Они не только овец в жертву приносят, — осторожно сказал отец Игиус.

— Ох, нет, нет! — качая головой, подтвердил Стефан с какой-то странной улыбкой.

— Что вы хотите этим сказать? — почти взвизгнул гость, и отец Игиус, поежившись, поправился:

— Ну… они еще и коз убивают.

— Овец или коз — мне-то какое до этого дело? Откуда они только явились, эти язычники? И почему им позволяют жить на освященной земле?