Курьер запаздывает - [22]

Приятно соревноваться с неглупыми людьми… Думая об этом, я осторожно выдвигаю из-под кровати фибровое чудовище и освобождаю его от наугольников. В пространстве под ними, в ватках, нахожу четыре камня. Четыре довольно крупных бриллианта, прекрасно ограненных и сверкающих всеми, цветами радуги. Держу их на ладони, понимая, что передо мной выдающийся образец ювелирного искусства.

Война. Она меняет значение ценностей. Для кого-то золото и камни становятся предметом спекуляции. Для других — оружием, приближающим победу.

Завтра оружие будет передано… Завтра…

Бриллианты лежат на моей ладони — холодные камни с живой и теплой игрой. Осторожно ссыпаю их в графин и теряю из виду. У чистой воды и алмаза почти одинаковый коэффициент преломления — фокус, известный любому кристаллографу, но навряд ли знакомый прелестной Марике. Весь вопрос в том, не захочет ли она поменять воду? Нет, не должна. Уважающая себя горничная не станет дважды делать одну и ту же работу… Отливаю в раковину немного воды и прислушиваюсь, нет ли стука. Камни, невидимые взору, бесшумно скользят по дну. Все в порядке…

Возвращаю наугольники на места и, достав со дна потрепавшегося в дороге Уоллеса, небрежно бросаю его рядом с телефоном. Завтра вместе с камнями не дочитанный мною роман отправится к там, кто его ждет, и превратится в шифровальную книгу.

До свидания с доктором Гольдбергом еще больше двух часов, а меня не тянет гулять по улице, таща за собой две тени — собственную и филера. Не лучше ли пока позвонить фон Кольвицу и обрадовать его перспективой встречи? Телефонные разговоры должны прослушиваться, и я бы на месте сотрудников реферата по наблюдению за иностранцами обязательно взял на заметку многозначительный факт знакомства болгарина с оберфюрером СС. Если к тому же сегодня или завтра позвонит Эрика и назначит мне рандеву, то у гестапо прибавится забот по распутыванию узелков, и их как раз хватит на тот срок, который нужен мне, чтобы доехать до Рима.

Телефон занят. С небольшими перерывами звоню снова и достигаю цели.

— Дежурный по реферату штурмфюрер Траксель.

— Мне нужен оберфюрер фон Кольвиц.

— Кто говорит?

Называю себя. Пауза, за которой угадывается удивление.

— Оберфюрер дома. Позвоните ему туда.

— Я не знаю номера.

— Сожалею, но не могу помочь. Что передать?

— Скажите, что я приехал вчера и буду польщен, если оберфюрер навестит меня в отеле “Кайзергоф”.

Пока суд да дело, пока изучение связей Багрянова с фон Кольвицем и Отто Делиусом, завизировавшим письмо министерства, поглотит время и внимание чиновников реферата и внесет некоторую путаницу в их представление о болгарских коммерсантах, я могу быть относительно спокоен за свою безопасность. Эрика и евангелие довершат остальное. Если даже гестапо пока и не догадывается о ее контактах с ОВРА, то после нашей встречи обязательно попытается логически установить: какие обстоятельства мешают жене полковника пользоваться почтой при сношениях с Римом? Отсюда рукой подать до вывода, что Багрянов — курьер разведки союзника, проверяющий надежность канала “Милан — Берлин”. Запросы в Париж и Марсель выявят любопытный факт существования синьора Лан на и мосье Кашона, обеспечивающих страховку, и дадут почву для второго непреложного вывода: Багрянов еще не раз и не два посетит столицу рейха со своими деликатными делишками… Фон Кольвиц — РСХА, Делиус — скорее всего абвер, Эрика — ОВРА. Клубок, в котором не сразу найдешь концы. Третий и окончательный вывод: пусть Багрянов спокойно едет в Рим и думает, что перехитрил всех. Когда он объявится в Берлине еще раз, мы возьмем его в оборот и вытряхнем из него признание…

Еще раз… Увы, господа, должен вас разочаровать: другого раза не будет, поскольку у меня чертовски много обязанностей в качестве вечного странника. События складываются так, что София скорее всего надолго прикует к себе мои интересы. Об этом же предупредил меня Центр. Двойная игра царя Бориса, пропустившего германские войска по болгарским дорогам на территорию Румынии и открывшего порты для стоянок рейдеров гросс-адмирала Редера, — игра, камуфлированная фразами о миролюбии и традиционном единстве славян, не оставляет сомнений, куда и как повернут руль болгарской государственной политики. Если бы не трагедия в Монтрё и не провал берлинского радиста, Центр ни за что не передвинул бы меня из Софии в эти трудные месяцы. Но Москве нужно было знать точно, что же случилось с Жоликером, а берлинская группа без средств и нового шифра как без рук. И вот я здесь… Охраняйте меня получше, господа!

Я бросаю взгляд в зеркало и огорчаюсь. Куда подевалось беззаботное лицо, над которым Багрянов трудился целое утро? Улыбнись-ка, Слави! Вот так, совсем хорошо. А теперь поклонись. И поправь галстук… Удачи тебе, Слави!

Дверь номера не закрываю, словно по рассеянности. С портфелем под мышкой прохожу мимо комнаты горничной и, заглянув, нахожу в ней Марику.

— До вечера, Марика. Помните: вы обещали мне разделить мой кофе.

— После одиннадцати.

— Я вернусь в семь.

— Переключить телефон на портье?

— Да, так будет правильно… А завтра пойдете со мной погулять?