Курьер из Гамбурга - [19]

– Вот уже Высокочтимый сам приедет, то все разом и объяснит.

Этот ответ взволновал всех присутствующих до крайности:

– Мы его давно ждем? Так он собирается посетить Россию?

В описываемое время в Петербурге образовалось уже много лож: помимо «Урании», о которой мы уже говорили, Елагину еще принадлежала ложа «Девять муз», в «Марсе» мастером стула был Мелиссино, еще была ложа «Трех сердец», ложа «Гарпократа» – всех не перечислишь. Каждая ложа по-своему трактовала путь и цели ордена, то есть имела собственную «систему». Но в масонской среде уже наметились серьезные разногласия. Вопрос касался высшей цели ордена. Каждая ложа хотела на свой лад бороться со злом. Споры о сущем любимое времяпровождение русских.

Теперь спор шел вокруг новой ценнедорфской системы. Исповедывал эту систему некто Рейхель, гвардейский генерал-аудитор, поступивший на русскую службу четыре года назад. Рейхель и основал ложу «Гарпократа».

Немецкая система Ценнедорфа образовалась как отдельная ветвь тамплиерства и была очень соблазнительна логичностью, древностью идей и красотой обрядов. Елагин серьезно задумывался об объединении своих лож с «Гарпократом». Дело было за малым. Елагину казалось, что для объединения лож мало согласия Рейхеля. Необходимо еще получить «конституцию», то есть формальное утверждение из-за границы от главного начальства – от Генриха Розенберга, которого Глафира всуе помянула в своем ответе. Сей Розенберг был заметной личностью. Он организовал в Гамбурге ложу «Трех золотых роз» и получил конституцию из рук самого Циннедорфа. Вот это-ту учредительную грамоту-конституцию и вез в Петербург Альберт фон Шлос.

Добавим еще, что Глафиру благополучно доставили на Стремянную улицу к коню Доброму. Глаза на этот раз тоже завязали, но креп с глаз сняли сразу после лодки.

И еще, так сказать, постскриптум. Если читатель в моем рассказе о масонах уловил откровенную насмешку, так это все издержки современного сознания. Всемирное тайное общество вольных каменщиков ставило своей главной целью достижение земного рая, золотого царства любви и истины – царства Астрел. Смешные термины, но если по-простому – масоны хотели сделать всех счастливыми. Пока все попытки человечества обеспечить всех без исключения этим дорогостоящим товаром – счастьем, кончились крахом. А в XVIII веке титло вольного каменщика носили многие весьма достойные. Русское масонство вообще пошло своим путем – трагическим. И если в ХХ веке их цели и ритуалы кажутся нам откровенно смешными и наивными, то они, во всяком случае, куда безобиднее, чем концлагеря, с помощью которых нас вели к счастью и общему благоденствию.

8

Глафира вернулась домой ни жива ни мертва. Все случившееся с ней казалось кошмаром, из которого она чудом выпрыгнула. Куда она попала-то, помилуй Бог? Бесовская сходка, не иначе. Правда, она своими глазами видела Библию с крестом на голубом, треугольном столе. Вначале книга была закрыта, а потом носатый господин, который явился за мнимым Шлосом в комнату без дверей, открыл ее и прочитал небольшой текст из Ветхого Завета.

А может быть, это вовсе и не Библия была. Одно дело Евангелие, здесь Глафиру не обманешь, а Ветхий Завет она плохо знала. Помнила только отдельные истории. Мать рассказывала перед сном про Авраама и Сару, и про Якова с Рахилью, и про лестницу в небо к самому Богу, и про страшный город Иерихон. Эти рассказы заменяли ей сказки. Вспомнив их, Глафира вдруг поняла, что мать была религиозна.

В порыве отчаяния Глафира бросилась на колени перед иконой и долго молилась, но, сама того не замечая, обращалась не к Всевышнему, а к покойному отцу: «Батюшка, вразуми, помоги, толкни на путь истинный». Указания отца были однозначны: «Забудь этот день, забудь дом на Стремянной улице и считай, что всего этого не было. Ты хотела отдать Альбертов пакет – отдала, а остальное тебя не касается».

Однако очень скоро она убедилась, что ничего в жизни не проходит бесследно, одно событие тянет за собой другое. Как ни была Глафира напугана в загадочном особняке, она успела приметить в числе братьев фигуру, показавшуюся ей знакомой. После песни, довольно заунывной, но мелодичной, присутствующие исполнили ритуал прощания и гуськом потянулись к выходу. «Как на Озерова похож», – подумала она об одном из них и тут же забыла об этом. В карете она опять вспомнила круглую спину, покатые плечи и характерную манеру отставлять в сторону локти. Но нет, не может быть, померещилось. Просто она тогда очень устала.

Но прошло два дня, и опасения ее подтвердились. Озеров явился под вечер. На этот раз он долго и деликатно стучал в дверь, терпеливо ждал ответа и, не получив его, подошел к окну.

– Впустите, пожалуйста, господин Шлос. Я знаю, вы дома. Мне необходимо видеть вас для приватного разговора.

Глафира сжалилась, пустила соседа. В дом он вошел на цыпочках, а к столу пробирался боком, словно боялся потревожить жидковато расставленную мебель.

– Здрасте, – проворчала Глафира неприветливо.

Вместо ответа Озеров с натугой сплел пальцы рук, выставил их ладонями наружу и закрыл искаженное гримасой боли лицо. Ладонь правой руки была испачкана чернилами. Что-то подобное делал со своими руками Альберт. У Озерова был такой страдающий вид, что Глафира невольно воскликнула: