Курдский князь - [14]

— Не странно ли? — сказал он наконец тихим голосом: — После того, как ты мне так неожиданно доказала свою преданность, теперь, когда ты находишься в моей власти, и мы отделены от целого мира, я не смею выразить тебе моей любви. Откуда взялась во мне такая робость. Увы! В ней виновата ты. Как верить мне в твое равнодушие, когда ты подвергаешься таким опасностям, чтобы разделять мою несчастную участь? И как надеяться мне тронуть твое сердце, когда ты так сухо мне отвечаешь? Я знаю, ты не способна играть моей страстью, но как согласить твои слова с твоими поступками?

Он замолчал, не надеясь на ответ, потому что не раз уже Габиба отвечала на такие вопросы лишь угрюмым молчанием. Однако в этот раз Габиба сказала: «Ты в праве задавать мне этот вопрос, теперь нет мне причин не отвечать на него. Я до сих пор молчала, потому что нас окружали люди грубые и злые, которые могли бы воспользоваться моими словами, чтобы мне повредить. Но теперь ты один со мной, и никто тебе не помешает сочувствовать моим несчастьям. Так слушай же Мехмет, и ты поймешь, почему, несмотря на всю мою благодарность к тебе, я не могу отвечать на твою любовь».

Мехмет придвинулся к Габибе и хотел взять ее за руку, как бывало обыкновенно, когда он вел с ней задушевный разговор; но, увидев грустное и торжественное выражение ее лица, он тихо отнял свою руку и закрыв ею лицо, принялся ее слушать.

«Ты жил в Багдаде, — продолжала Габиба, — и знаешь, что европейские государства содержат там своих представителей, называемых консулами, которые имеют надзор над моими соотечественниками и смотрят за соблюдением их коммерческих прав. Консул датский и шведский уже несколько лет живет на Востоке. Его младшая дочь и его малютка сын родился в Азии от второй жены его, армянки. У консула есть загородный дом недалеко от Багдада, и там-то он проводил лето с семейством, хотя и бывал часто принужден по делам службы уезжать в город на целые дни и недели. Года два тому назад около нашего загородного дома поселился огромный цыганский табор. Тут были и кузнецы, и коновалы, и продавцы скота, словом, эти цыгане, казалось, занимались мирными ремеслами. Мы часто посещали их ставки вместе с отцом, который, впрочем, не слишком был доволен их поселением в нашем соседстве. Они всегда встречали нас очень ласково, потчевали нас молоком своих коз, лепешками своего печения и обходились с нами с совершенным подобострастием. Одна из старух, ужасно безобразная, особенно полюбила меня, и всегда смущала меня своей наглой лестью. „Сколько я знаю красавцев, которые отдали бы десять таких поместий, как ваше, чтобы быть на моем месте, — сказала она мне однажды, поднося мне крынку молока. — Какая жалость, что такая красавица заключена в доме своего отца, а не властвует над гаремом паши или еще более знатного вельможи!“ — „Что ты там говоришь, старая ведьма! — крикнул на нее мой отец, который расслышал ее слова, хоть она и говорила шепотом. — Моя дочь христианка, родилась от христианских родителей, и не для ваших гаремов и пашей: держи язык на привязи, а то я вас всех отсюда прогоню…“ И с того дня мы уже не посещали табора.

Спустя несколько дней, отец отправился в город, и однажды ночью, в его отсутствие, меня разбудило мучительное удушье. Было совершенно темно, и лишь через несколько минут я сообразила, что дышу не воздухом, а густым дымом. Пожар! — крикнула я, наскоро накинула на себя что-то и принялась стучаться в дверь к моей няне, потом сбежала вниз будить людей. Но тут произошла такая суматоха, что нечего было и думать о том, чтобы тушить огонь. Слуги разбежались на все четыре стороны, унося с собой все, что попадалось им под руку. Что касается до меня, я только думала о спасении всех моих родных. Мы скоро все собрались и хотели уйти через сени, но нашли их набитыми черной шумной ватагой, которая окружила нас с дикими криками, перемешанными уверениями в преданности. — Не бойтесь, кричали вокруг нас, мы пришли вас спасти. — Спасибо, спасибо, мои друзья, отвечала я, стараясь пробраться сквозь толпу; но это было невозможно. Сильные руки схватили меня и вытащили или, скорее, вынесли через другие двери на задний двор дома. Я хотела кричать, но мой голос был заглушен другими грубыми голосами. Я еще не знала хорошенько, что со мной делается, голова у меня закружилась, и я потеряла сознание; однако я смутно помню, как меня вынесли из дома: потом я очутилась в глубокой темноте и не могла понять, кто эти люди и куда они меня несут. Ты догадываешься, что это были цыгане, которых ты встретил на другой день. Ты услышал мои крики: ты вырвал меня из их рук, но не для свободы; нет, для другого, ужасного рабства»…

До тих пор Мехмет слушал не перебивая; от последних слов он вздрогнул и пристально посмотрел на Габибу.

— Мои слова удивляют тебя, — продолжала она, тихо качая головой: — но ведь я христианка, и воспитана, как все девушки моей веры и моего происхождения. Для христианки связь с мужчиной — проступок перед людьми и грех перед Богом, когда она заключена без согласия родительского. Ты скажешь, что на мне женился; но этот брак, заключенный с мусульманином, и неосвященный служителем нашей церкви, не существует в моих глазах и в глазах моего отца…