Кураж. В родном городе. Рецепт убийства - [26]

Я извинился, предположив, что ее лошадь требует немного времени для наработки…

— Времени? — повторила она со злостью. — Для чего? Чтобы вы проснулись? Вы с самого начала держались слишком далеко! Вам нужно было со старта идти вплотную… — Ее едкая лекция все продолжалась и продолжалась. А я смотрел на красивую голову ее породистого жеребца и думал: «Неужели он так плох, как показался? Не похоже…»

В среду был великий день для десятилетнего мальчугана по имени Хьюго, с сияющими глазами и заговорщицкой улыбкой. Его эксцентричная богачка-бабушка подарила Хьюго крупного гнедого скакуна и была достаточно предусмотрительна, чтобы заплатить и за его тренаж.

Мы с Хьюго сразу стали большими друзьями. Зная, что я каждое утро вижу его любимца в конюшнях Джеймса, он стал присылать мне маленькие посылочки с кусочками сахара, утащенными со стола в частной школе. Я добросовестно передавал лакомство по назначению. И в ответ посылал Хьюго детальный отчет о тренировках его жеребца.

В эту среду Хьюго не только сам отпросился из школы, чтобы увидеть, как пройдет его лошадь, но и привел с собой трех товарищей. Все четверо стояли со мной и с Джеймсом на смотровом кругу. Матери Хьюго нравилось, что ее сын наслаждался всеобщим вниманием. И когда я вышел из весовой, она широко улыбнулась мне со своего места на трибунах.

Мы с Джеймсом получили большое удовольствие, обращаясь с четверкой взбудораженных мальчуганов, как мужчины с мужчинами. И они это оценили.

«На этот раз, — обещал я себе, — я выиграю, ради Хьюго. Я должен! Я обязан!»

Но гнедой красавец прыгал в тот день совсем уж неуклюже. Почти у каждого забора он как-то нырял головой вниз и один раз, чтобы не полететь кувырком, мне пришлось свеситься вниз с его шеи. Отпустив одну руку, я еле удержался за поводья. Свободная рука, скользнув по боку, помогла мне перенести тяжесть назад и усидеть в седле. Но такой жест, известный как «подзывание кэба», не мог встретить одобрения Джеймса, утверждавшего, что это стиль «испуганных любителей».

Личико Хьюго было красным от расстройства. И трое его друзей угрюмо волочили ноги. Из-за этих свидетелей у мальчика не было никакой возможности скрыть свою неприятность в школе.

— Мне ужасно жаль, Хьюго, — искренне извинился я за все — за себя, за лошадь, за скачку и за безжалостность судьбы.

Он ответил мне со стойкостью, которая могла бы послужить уроком для многих владельцев постарше его:

— Сегодня просто неудачный день, — по-доброму пояснил он. — И кто-то ведь должен прийти последним. Так сказал мой папа, когда я получил самый низкий балл по истории. — Он снисходительно поглядел на гнедого и спросил: — А на самом-то деле он хорош, правда?

— Конечно, — охотно согласился я. — Очень хорош.

— Ну что ж, — сказал Хьюго, храбро поворачиваясь к своим друзьям. — Ничего не поделаешь. Надо бы выпить чаю.

Подобных неудач было слишком много, чтобы они могли остаться незамеченными. Прошло несколько дней, и я ощутил перемену в отношении к себе. Кое-кто, в частности Корин, выказывал нечто вроде презрения. Другие смотрели на меня с неловкостью, некоторые с сочувствием, иные с жалостью. Все головы оборачивались в мою сторону, и я ощущал волну сплетен, вскипавшую за спиной.

— Что именно говорилось? — спросил я у Тик-Тока.

— Не обращай внимания, — отмахнулся он. — Победишь пару раз, и они начнут крутить педали назад и снова кидать лавровые венки. Тут какая-то гнусная подлость, мой друг, вот и все!

Больше ничего я из него не вытянул.

В четверг вечером Джеймс позвонил мне и попросил приехать. Я невесело брел в темноте. Неужто и он, как два других тренера, в тот же день ищет предлог, чтобы дать мне отставку. Винить его я не смел: таким могло быть требование владельцев — прекратить отношения с жокеем, который постоянно не в форме.

Джеймс пригласил меня в свой кабинет, соединяющий дом с двором конюшни. Стены увешаны фотографиями скачек и длинным рядом жокейских камзолов на вешалках. Массивное бюро да три кресла с продавленными пружинами и ветхий турецкий ковер на полу. В камине алели раскаленные угли. За последние три месяца я провел здесь немало часов, строя планы насчет предстоящих скачек и обсуждая прошедшие.

Джеймс посторонился, чтобы дать мне войти первым. Потом плотно прикрыл дверь и весьма агрессивно вскинул на меня глаза:

— Похоже, — заявил он без всяких предисловий, — что вы утратили кураж.

В кабинете было тихо до жути. Лишь слегка потрескивал огонь, и слышалось, как в ближайшем деннике лошадь била копытом. Я смотрел на Джеймса, а он на меня. Молчание длилось долго.

— Никто не может винить человека за то, что он утратил мужество, — произнес Джеймс вовсе необязательные слова. — Но тренер не может держать у себя жокея, с которым это случилось.

Я все еще молчал.

Он подождал несколько секунд и продолжал:

— Вы продемонстрировали все классические симптомы… Тащились в хвосте, останавливались без всякой причины, ни разу не набрали скорости, чтобы хоть разогреться, «подзывали кэб»… И чтобы не свалиться, держались сзади, — вот ваш новый стиль!

Я слушал ошеломленный.

— Помните, я обещал вам, что если услышу относительно вас какие-нибудь слухи, то прежде чем им верить, постараюсь убедиться в их справедливости?