Куплю чужое лицо - [62]

– А их как стащил? – из вежливости поинтересовался я.

– Это отдельная история. С сигнализацией пришлось повозиться… Эх, жаль, потом все подчистую конфисковали.

– Скажи, Циферблат, я все понимаю, ты – вор. Но почему в крутой хате не берешь то, что в руки идет, кроме часов? Я понимаю, что хобби. А на жизнь тебе хватало с такой узкой специализацией?

– Деньги – тлен… Чем больше часов имеешь, тем дольше проживешь. Это сказал Конфуций… – серьезно произнес Циферблат.

Я не успел осмыслить глубину этой мудрости – санитары привели Груду Мяса с перевязанным пальцем. Он хмуро глянул на нас.

– Кто брал мою тетрадь? – резко спросил он.

– Я только поднял ее с пола, – ответил я миролюбиво.

– Никто вас об этом не просил! Если не знаете правил, то запомните раз и навсегда: никогда и ни при каких обстоятельствах не трогайте чужих вещей!.. Лезут грязными лапами, кто в душу, кто…

У него тряслись губы, а глаза – так прямо пронзали насквозь. Груда Мяса интуитивно почувствовал, что я читал его сочинение.

Он прошел к своей кровати, положил «Диктатора Вселенной» в тумбочку и молча лег. Кровать простонала под его тушей.

С приходом соседа наш разговор иссяк. Через какое-то неизмеримо растяжимое время привели Губошлепа. Опасливо косясь на Груду Мяса, он бочком прошел к своей кровати и аккуратно присел. Но «писатель» на него даже и не глянул. Меня попросили на выход.

Санитары привели меня в кабинет с табличкой «Профессор Житейский А.А.».

– Кузнецов Владимир Иванович? – дружелюбно спросил хозяин кабинета. – Присаживайтесь. Давайте знакомиться. Я – Житейский Арнольд Анатольевич.

Я испытал разочарование. Житейский абсолютно не походил на профессора. Ни очков тебе, ни лысины, ни брюха. Худосочный, сутуловатый парень, лет тридцати, не больше. Торчащие серые вихры, острые скулы, большой рот и глаза – добрые-добрые. Если б не белый халат, то его скорей можно было бы принять за юнца-следователя.

– Значит, вы профессор? – задал я риторический вопрос.

– Да, – просто ответил Житейский. – И доктор медицинских наук. Месяц назад защитился.

– Поздравляю. Материала, наверное, с избытком?

– Хватает… Меня очень заинтересовала ваша история. В моей практике впервые с подобным сталкиваюсь… Владимир Иванович, я внимательно изучил ваше дело. У вас необычная судьба. Вы были офицером, воевали, так сказать, не раз смотрели смерти в лицо, боролись с наркомафией. Судя по вашим показаниям, вам пришлось прибегнуть к пластической операции, чтобы спастись от преследований со стороны криминального мира. Так?

– Совершенно верно.

– В прошлой, так сказать, жизни вы были Раевским? А потом взяли фамилию Кузнецов?

– Точно.

– А вообще, что он за человек был – Раевский?

– Ну, как вам сказать… Обычный человек, обычная судьба для эпохи перестройки. А вообще, между нами говоря, полный дурак. Ни в коем случае нельзя разбрасываться лицами! Морда лица дадена Богом, и менять ее, как трусы, непозволительно. Отсюда вся неразбериха, несчастья, а вам, докторам, – материал для диссертации.

– Да, это серьезная проблема, – согласился Житейский, закуривая. – Ну, как вам у нас?

– Мне нравится.

– Соседи не беспокоят?

– Ну, что вы, очень милые люди.

– Мне доложили, что в вашей палате произошел конфликт?

– Да, гражданин защитил свою интеллектуальную собственность. Кстати, а за что этот «писатель» сидит?

– Исследуется. У нас он – исследуется, – поправил профессор. – Рыльковский Сергей подозревается в серии преступлений на сексуальной почве. Но это строго конфиденциальная информация, надеюсь, вы понимаете.

– Маньяк, что ли?

– В простонародье – маньяк.

– Хорошее «простонародье» – девятнадцать трупов. Достойный продолжатель традиций российского маньячества.

– А вам приходилось убивать? – неожиданно спросил Житейский.

– На войне – приходилось.

– А дурака, по вашим словам, Раевского могли бы убить?

– Раевского? Запросто!

– А за что?

– А ни за что. На войне убивают сначала за идею, а потом по злобе. Сейчас, милый доктор, все войны, начиная с Афгана, признаны неправедными. Это я вам говорю, как ветеран многих войн конца двадцатого столетия. Когда начинали каждую, включая теперешнюю Чечню, считали справедливой. А потом все выворачивали наизнанку. Плохие стали хорошими, враги – друзьями, умные – дураками. Поэтому, дражайший доктор, в совокупной концепции мирообразования, в условиях неудавшегося консенсуса мое Я и Не-Я в социальной детерминации как бы диффузорно слились и, находясь в антагонизме, самоуничтожились. Таким образом, профессор, в подобной ситуации у Раевского шансов практически не оставалось.

Житейский пытливо, даже чересчур, посмотрел на меня. Сейчас он еще больше стал похож на следователя.

– Значит, Володя, вы хотите сказать, что вам пришлось ликвидировать ваше Не-Я, то есть Раевского?

– Профессор, зачем же так прямолинейно? Вы же ученый человек! Раевский как бы навсегда остался по ту сторону линии фронта, где всегда велась несправедливая война. Он стал Агасфером войны.

– И где же его можно найти?

– На войне!

– На какой?

– Профессор, вы невнимательны! На несправедливой… А учитывая, что все войны так или иначе несправедливы, потому как ведутся против человечества… – я сделал менторскую паузу, – то его можно встретить в любой точке земного шара! Там, где всяческие конфликты: в Африке, где негры мутузят друг друга, на Ближнем Востоке, где обрезанные иудеи и арабы делят не по уговору отрезанные земли…