Купина неопалимая - [5]

20

II. Сила первородного греха для Богоматери

Для того чтобы ответить на поставленный вопрос, нужно ос­тановить внимание на этом краеугольном камне догматического богословия, на который опирается христианская антропология и, в частности, учение об искуплении. Человек сотворен Богом по образу Своему и подобию. Это значит, что Бог запечатлел в духе человека триипостасный образ Свой и вместе с тем поставил его в тварном мире как бы на Свое собственное место, соделал его тар­ным богом. В творении была явлена сила триипостасного откро­вения Божия, и первозданный человек был сотворен чистым и непорочным. Поэтому он был личным носителем Божественной Премудрости, как бы тварной Софией: образ Божий, которому не противоречило и состояние человека, подобие Божие в нем. В ка­толическом богословии, начиная со средневековой схоластики и до наших дней, установилось различие между donum superadditum, justitia originalis , status naturae purae... По смыслу этого учения в человеке, как тварном существе, даже до грехо-

21

падения нужно проводить то различие, которое обнару­жилось только после него, именно, между тем, что принадлежит человеку как твари, и что дано ему лишь в силу благодатного чрез­вычайного дара, но само не принадлежит ему. «Чистой природе» (natura pura) человека не свойственны, по католическому учению,  ни бессмертие, ни свобода от похоти (concupiscientia carnis):  при­родный человек сотворен Богом несвободным ни от смерти, ни от похоти. Его освобождает от того и другого только благодатный чрезвычайный дар (donum superadditum) вместе с даром изначал­ьной праведности (justitia originalis).  Оба начала — природное и благодатное — в отношении к первозданному человеку мыслятся в католической антропологии как раздельные и даже противопо­ложные, и единственное основание к тому, чтобы наделен был первый человек этими дарами, есть свободная воля Божия, если можно так выразиться, произвол божественной любви и благово­ления к людям. Онтологическойже связи, внутренней необходи­мости, здесь нет. Конечно, это учение встречается с прямым свидетельством Слова Божия, что Бог смерти не создал и, напро­тив, все сотворенное создано «добро зело», между тем как concupiscentia, вносящая похотное настроение в человеческое существо, не является добром даже перед судом ограниченного че­ловеческого разума, так что учение это оказывается похуляющим Творца и творение. Оно фактически устраняет силу образа Божия в человеке, раз низводит его, даже и в первоначальном начерта­нии, к смер-

22

тной жизни в похоти. Пусть это состояние прикрыто и обессилено в первозданном человекеdonum superadditum, но это совершается в отношении к природе че­ловеческой super, насильственно, противоестественно, а потому и super naturam, как Deus ex machina. Возможность такого разделения или дуализ­ма в истолковании человеческой природы, силою которого одни ее свойства являются человечески-природными, а другие сверх- должными и сверхчеловечными, связана с общим отсутствием в католическом богословии ясной антропологии, которая опира­лась бы на твердые основания и не поддавалась бы влиянию юридизма в теории искупления. Таким основанием антропологии может являться только учение о Премудрости как предвечной ос­нове творения, предвечной человечности, силою которой и соз­дан земной человек, по образу небесного Человека Христа (ὀἀνθρωποςἑξοὐρανοῦ — Кор. 15,47). Достаточно всерьез взять только это основное соотношение, чтобы как пау­тина рассеялись построения схоластики о том, что человеку долж­но и что не должно, есть super. С человеком воссиял Образ Божий в творении, явлена триипостасная Божественная София, силою Коей созданы тварные, человеческие ипостаси. В тварности человека лежит причина непрочности его состояния, его неокончательность, возможность для него грехопадения. В софийности же его заключается онтологическое основание полноты человеческой природы. Его тварность проявляется отнюдь не в де­фектности его тварной природы по существу, как это

23

учит като­лическое богословие, приписывающее ему и смертность, и похотливость именно по силе этой тварности, но лишь в образе обладания этой своей полнотой. Нерастленный и девственный че­ловек имеет в себе и силу жизни — posse non mori — и силу целомудрия —posse non рессаге — не чрезвычайным даром — donum super additum, но как внутреннюю норму, подлинное естество своей природы.  И смерть, и грех хотя возможны в человеке в силу тварности его (как грех до известного времени был возможен и для мира бесплотных сил: это доказывается падением Денницы и ангелов его и борьбы с ним в небе Михаила и его воинства, окончательно в этой борьбе устоявших и победивших), но они явились для него именно не­нормальны и противоестественны. Между тем, по католическому учению это выходит как раз наоборот, так что становится непо­нятным и онтологически нелепым, каким образом вообще оказа­лось возможным грехопадение, раз человека удерживала от греха не его собственная свобода, но сверхприродная божественная си­ла? Каким образом она, эта сила, изнемогла перед искушением змия, или как мог человек из себя — своими или сатанинскими силами — извергнуть эту благодать? Первоначальное грехопаде­ние с католической точки зрения представляется невозможным, неясным и непонятным, здесь приписывается человеку не наив­ность неведения, свойственная его возрасту, и не слабость не ис­кушенной еще воли, но прямо сатанинское восстание против благодати, хула на Духа Св., которая