Купавна - [14]

Так в течение всего урока мы исписали свои тетради до корочек, обсуждая и некоторые другие вопросы новой программы нашей дружбы.

Антонина Сергеевна потребовала сдать ей сочинения. Все под звонок на перемену кинулись к столу учительницы. Я растерялся, ведь никакого сочинения о проведенных каникулах мы не написали. Как быть?

— А вы, Градов и Бездольный? — обратилась к нам Антонина Сергеевна. — Где ваши тетрадки?

— У меня, — промямлил я, пряча свою тетрадь под парту. — Я хотел сказать, у меня не вышло сочинение. И у Степы…

— Но вы же писали с таким увлечением! — изумилась учительница, вскидывая брови и переводя глаза с меня на Степана. — Или боитесь заработать по двойке?

— Коля сказал неправду! — воскликнул Степан. — Берите, вот моя тетрадка.

— А твоя, Градов?

— Ну и пускай! — решился я. — Возьмите и мою. Только там не все правильно.

— Что же?

— Можно, я вам по секрету скажу? — спросил я. — После, когда все выйдут из класса.

— Хорошо, расскажешь, — согласилась Антонина Сергеевна.

Ребята быстро выбежали из класса. Недовольный мной, вышел и Степан, хотя я и просил его остаться.

— У меня там все правильно, — сказал он.

Я понял так Степана: он заподозрил меня в неискренности. Но была лишь одна неправда — относительно Регины Кочергиной, к которой я никак не был равнодушен. Об этой маленькой неправде я и отважился сказать Антонине Сергеевне. Учительница обещала вымарать из «сочинения» строчки о Регине, когда будет проверять его. Это успокоило меня, но лишь на какие-то минуты — до раздавшегося звонка на следующий урок. Войдя в класс, Степан молча уселся за парту. Я попытался заговорить с ним:

— Степа, посмотришь, все будет как надо…

— Посмотрим, — отмахнулся он. — Но ты пока не трогай меня.

Весь день, до последнего урока, он хмуро молчал. И по домам мы разошлись врозь.

Придя домой, я не находил себе места. Скоро мне предстояло вернуться в школу на сбор пионерского отряда, на котором будет рассматриваться мое заявление о приеме в пионеры. Что-я скажу, если спросят об этом злополучном уроке? Мне почему-то казалось, что «маленькая неправда» уже стала известна и самой Регине. Ну что ж, если так, то я наберусь смелости покаяться перед ребятами. Должны же они понять меня.

С этими тревогами я и пришел на сбор.

Что там было?

После нашего неудавшегося побега я стеснялся встречаться с Региной, но чувствовал, что и она стороной обходила меня. Это задевало, и в то же время еще сильнее влекло к ней. Ее отчужденность раздражала. Поэтому, чисто по-мальчишески, я и обругал ее, переписываясь со Степаном на том уроке. Не знаю, на кого грешить, но, судя по ее поведению на сборе, она узнала об этом. Может, были и другие причины, но Регинка наговорила столько неприятного обо мне!.. Даже обвинила в способности, имея в виду мой побег к «индейцам», «ломать кумедию». И вот тут уж я почувствовал к ней полное отвращение.

Да и Степан тоже хорош! Ни за что ни про что обидел меня, оставив одного с Антониной Сергеевной после того урока. Ясно — он в сговоре с Региной! Не случайно я увидел их вместе на большой перемене в школе. О чем они могли говорить, что у них общего?.. И по какой причине он не пришел на сбор? Что ж, вероятно, заговорила и в нем совесть — стесняется посмотреть мне в глаза. Как бы то ни было, но я растерялся. Мне бы следовало собраться с мыслями и сказать ребятам, что эта самая девчонка, год назад принятая в пионеры, сама позорит это звание: не кто другой, как она подбивала меня на побег. Да еще и поцеловала!.. «Впрочем, — подумал я, — нельзя же выдавать секреты, тем более что она — девчонка».

Вконец расстроенный, я попросил отсрочить разбор моего заявления до лучших времен, выбежал из школы и помчался домой.

Вечером у нас в доме неожиданно появились Антонина Сергеевна и Кирилл Фомич. О чем у них шел разговор с моим отцом, я так и не узнал. Всю ночь проплакал, но тайком, чтобы никто не заметил.

Утром, глянув мне в глаза, мать встревожилась:

— Что с тобой, сыночек?

— Голова болит.

Она дотронулась ладонью до моего лба:

— Да-да, сегодня тебе нельзя идти в школу… А я-то?.. Не подошла ночью к сыночку, не укрыла его тепленьким одеяльцем…

Ее жалость раздразнила меня. Поступил наперекор — пошел в школу.

Степан занял место на свободной задней парте. Я уселся на своей — посередине ряда, в абсолютном одиночестве. Сидел, потупя глаза. Казалось, все одноклассники пронизывали меня своим презрением.

В класс с кипой тетрадей вошла Антонина Сергеевна. У меня появилось желание сигануть в окно! Разобьюсь — пусть, не велика беда, может, потом оценят… Но произошло что-то странное: учительница, положив тетради на свой стол, как раз в момент моей душевной смуты направилась к окну. Некоторое время она смотрела куда-то вдаль, будто на что-то решаясь… И вдруг, повернувшись к классу, сказала:

— Бездольный, займи свое место!

«Вот оно, начинается! — насторожился я. — Верить или не верить своим ушам?!»

Степан, подчиняясь требованию Антонины Сергеевны, безропотно сел рядом со мной. Мне стало легче. Между тем начался урок. Я услышал совершенно спокойный голос учительницы, словно ничего не произошло. Не обращая на меня и Степу внимания, она называла фамилии ребят, возвращала им тетради, с разной интонацией произнося: «Хорошо», «Отлично», «Посредственно». Назвала и Регинку.