Кунгош — птица бессмертия - [17]
— Какая чушь! — презрительно фыркнул «демократ».
— Да, представьте себе, — улыбнулся Мулланур. — Этот философ утверждал, что у России, в отличие от Западной Европы, не было подлинной истории. Европейские народы воевали, устраивали революции, создавали парламенты и прочие государственные институты и учреждения, а в это время русские только и делали, что прозябали в своих хижинах…
— Сказать этакую чушь о русском народе мог только невежда и хам! — запальчиво выкрикнул «демократ».
— А между тем сказал это не кто иной, как Чаадаев, — развел руками Мулланур. И, пользуясь замешательством противника, спокойно продолжал: — Из возмущенной реплики вашей я могу с уверенностью заключить, что сами вы сочинений этого прославленного русского мыслителя, к сожалению, не читали…
— К-какая наглость! — «Демократ» от этой новой неожиданной атаки противника стал заикаться.
— Не обижайтесь, — улыбнулся Мулланур. — По правде говоря, я их тоже не читал. Но один коллега с исторического факультета пересказывал мне содержание чаадаевских «Философических писем». Поймите меня правильно, я заговорил о Чаадаеве вовсе не для того, чтобы щегольнуть перед вами своей эрудицией, она пв так уж и велика… И не для того, чтобы упрекнуть вае в невежестве. Я хотел лишь предостеречь вас от повторения трагической ошибки Чаадаева…
Соскочив со стула, Мулланур повернулся и пошел к дверям. За ним гурьбой потянулась та часть аудитории, которая в этом резком, непримиримом споре была на его стороне. Многие горячо обнимали его, благодарили, жали руку.
Кто-то затянул песню:
Молодые звонкие голоса подхватили:
Они шли обнявшись, и мужественная, суровая песня неслась по тихим, пустынным улицам ночного города…
История эта принесла Муллануру известность. На него даже приходили поглядеть студенты других курсов. Да, прав, тысячу раз прав был Хусаин Ямашев, говоря, что, только обладая знаниями, овладев культурой, можпо стать настоящим революционером. Как замечательно пригодился Муллануру его интерес к истории, его тяга к гуманитарным наукам…
Однако в той известности, которую принесла ему эта памятная словесная стычка, была и обратная сторона.
Мулланур с этой поры оказался на заметке у институтского начальства. И последствия не замедлили сказаться. Когда летом 1910 года Мулланур уехал домой, к родителям, в Казань пришла бумага из ректората института, где говорилось, что он, Мулланур Вахитов, «отчисляется за невыполнение учебного плана».
«Что за чушь! — подумал он. — Я ведь всегда был в числе успевающих!»
Вернувшись в Петербург, он без труда доказал институтскому начальству, что его учебные дела в полном порядке. На первый раз все обошлось: в ректорате на его прошении наложили резолюцию: «Принять».
Это было 28 июля 1910 года. Муллануру хорошо запомнилась эта дата, потому что как раз в тот день пришло письмо из Тетюшей от дяди Исхака. «Подарок твой получил, большое спасибо», — писал Исхак Казаков. «Подарком» была партия социал-демократической литературы, отправленная Муллануром в помощь Тетюшскому комитету РСДРП большевиков. Литературу эту по его просьбе выделила социал-демократическая фракция института.
Мулланур тогда еще не знал, что институтское начальство тем временем послало в Казань запрос о его политической благонадежности. Однако, даже не подозревая об этом, он все-таки чувствовал, что тучи над его головой сгущаются. По совету товарищей Мулланур решил написать прошение об отчислении. Просьба его, само собой, была удовлетворена, и в мае 1911 года Мулланур навсегда расстался с Политехническим институтом, где так бурно и интересно началась его студенческая жизнь.
Поезд замедлил ход. Заскрипели тормоза. Вагон резко дернулся и остановился.
Мулланур выглянул в мутное окно и увидал все те же бескрайние, заснеженные поля вокруг. Мелькнул неровный свет фонаря. Показались очертания маленького станционного домика.
По проходу застучали чьи-то тяжелые сапоги. В купе, где сидел Мулланур, заглянуло усатое широкоскулое лицо с прищуренными, смешливыми, карими глазами.
— Местечка не найдется у вас? — спросил низкий добродушный голос.
— Милости прошу. — Мулланур подвинулся, давая место новому пассажиру. — Не скажете, что за станция?
— Шихран, — ответил вошедший, тяжело опускаясь на лавку рядом с Муллануром.
— Поселение, верно, чувашское? — спросил Мулланур.
— Да, чувашское.
— И сами вы, если не ошибаюсь, тоже чуваш?
— Угадали. А вы?
— Я татарин.
— Стало быть, соседи… Вы, видно, из Казани?
— Из нее, матушки.
— Я так и понял.
— А вам приходилось бывать у нас в Казани?
— И бывать, и живать.
— Уж не учились ли вы у нас?
— Нет, учился я в Симбирске. В Симбирской чувашской учительской семинарии.
— У Ивана Яковлевича Яковлева?! Зиаю, знаю его. Просветитель, создатель чувашской письменности и букваря. Он ведь и открыл вашу учительскую семинарию, ставшую национальной академией целого народа.
— Да-а, из стен нашей семинарии вышли первые чувашские писатели, композиторы, художники, мыслители, правоведы. Можно сказать, возрождение культуры чувашского народа началось с открытия этой самой семинарии, которая вначале называлась просто Симбирской чувашской школой.
