Кумби. Странник и время - [20]

Феномен-старичок все еще поражал меня ненасытной точностью своей памяти. Правда, беседы наши были чуточку однообразны.

Я (подражая Вербовой, строго). Что вы делали девятнадцатого июня две тысячи тридцать второго года?

О н. Утром съел яйцо всмятку и творожники со сметаной. Пил кофе. В обед скушал холодный борщ и пожарские котлеты с морковью. Поужинал скромно, чтобы не видеть тяжелых снов…

19

Хотя я часто виделся с отцом (мы жили вместе), он редко разговаривал со мной. Занятый загадочной Уазой, весь без остатка погруженный в свои мысли о ней, он, казалось, не замечал меня.

Меня очень удивило, когда он за завтраком вдруг с любопытством посмотрел на меня и, усмехаясь, спросил:

— Ну, как поживает твой Юлиан Матвей?

— Здоров, — ответил я, — ловит рыбу. Вспоминает…

— А ты хоть записываешь, что он говорит?

— Иногда записываю, иногда-нет.

— Записывай, не ленись. Я тебя очень прошу.

— Но он чаще всего вспоминает всякие пустяки: меню, дожди и снегопады. Это же неинтересно.

— Зато он сам интересен.

— Марина мне говорила. Но я думал, что им интересуется только она, да и то в связи с той задачей, которую она решает.

— Я тоже интересуюсь этим старичком.

— Надеюсь, не в связи с расшифровкой уазской телеграммы?

— Отчасти и в связи с ней.

— Мне это непонятно. Не думаю, чтобы уазцы походили на этого странного старичка и занимались воспоминаниями о том, что они скушали в течение длинной жизни.

— Я тоже этого не думаю.

— Тогда объясни, пожалуйста.

Отец взглянул на часы.

— Постараюсь это сделать, хотя очень спешу… Гипотетические уазцы, — пока они еще, к сожалению, гипотетические, — как я предполагаю, обогнали нас в своем развитии если не на миллионы лет, то на многие и многие тысячелетия. Их психическое поле должно быть гораздо более мощным, чем наше. А память? Она тоже должна быть иной, более емкой. Раз они обогнали нас, они должны жить в более сложном мире. Если мы должны носить в своей памяти все, что произошло с нами, начиная с палеолита… я имею в виду историю, время… и помнить все, что происходит на Земле и за пределами солнечной системы, то освоенный ими мир гораздо шире нашего и во времени и в пространстве…

— Но ведь помним не только мы, — перебил я отца, — за нас «помнят» книги, кинофильмы, запоминающие устройства…

— Книги, фильмы и электронные устройства только продолжения нашей памяти. Мы знаем и помним неизмеримо больше, чем люди минувших эпох. У меня нет сейчас времени развивать дальше эту мысль. Она не так уж сложна. Кумби своим примером подтверждает, что память вроде его бесполезна, она не обогащает, а скорей обедняет. Несогласованность в работе двух сигнальных систем. Болезнь, отсталость, слабое развитие интеллекта… Но представь себе существо не только с емкой памятью, но и с огромным интеллектом. Память служит этому интеллекту, служит познанию… И обе сигнальные системы работают идеально…

В глазах отца появился блеск. Он словно помолодел.

— К сожалению, у меня нет времени мечтать. Меня ждут в институте. Но часто, очень часто я представляю себе уазца, существо огромного интеллекта и необыкновенно емкой памяти, памяти, в которой это существо носит огромное богатство… Целые миры, галактики с их бесчисленными звездами… Как мне хотелось бы встретиться с таким существом и побеседовать с ним. Много бы я отдал за то, чтобы провести вместе с ним хотя бы час.

— А это возможно?

— По теории вероятностей да, Мика, — ответил отец, — но это случится не скоро. А пока изучай память и почаще навещай своего старичка.

Я почти ежедневно виделся с Юлианом Матвеем. Старичок поселился в институтском городке, недалеко от того дома, в котором жила Марина Вербова. Две ничем не примечательные комнаты, полки с книгами, старинная кровать и клетка с певчей птицей — вот и все, если не считать робота-щетки, чистившей платье старичка и наводившей в комнатах порядок.

Никаких вещей, напоминавших о прошлом, никаких следов былого и утраченного, но это и понятно. Все прошлое Юлиан Матвей держал в своей бездонной памяти.

Я заинтересовался книгами, чтобы познакомиться с интеллектуальными интересами их владельца.

Я взял первую попавшуюся книгу и, раскрыв ее, изумился. Мой взгляд скользил по чистой странице, на которой не было ни одного знака, ни одной буквы. Я подумал: «Бракованное издание, небрежная работа типографии и издательства», — и перевернул страницу. Следующая страница тоже была девственно чиста. Тогда я взял другую книгу и раскрыл: то же самое, ни одной буквы, страницы безмолвствовали, наполняя мое сознание слепой, бездушной тишиной. Юлиан Матвей стоял у окна спиной ко мне.

Я. Юлиан! Почему в ваших книгах чистые страницы?

Старичок. А зачем мне слова? Я читаю не книги, а то, что жизнь написала сама. Я помню то, что не вспомнит ни одна книга.

Я. А зачем же они стоят здесь на полке?

Старичок. Я иногда раскрываю их.

Я. Для чего?

Старичок. Это иногда помогает, когда не можешь что-нибудь вспомнить.

Я. А разве с вами случается, что вы не можете вспомнить того, что хотите?

Старичок. Редко. Не чаще чем раз или два в год. И вот тогда помогает чистая страница.

20

Прошло полгода с тех пор, как я познакомился с Юлианом Матвеем, полгода, в течение которых со мной изо дня в день беседовало его прошлое. И вот Марина сказала мне, сказала неожиданно, без всякой предварительной подготовки.