Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература - [46]

«Удача — это для толпы то же, что превосходство», — мысль Виктора Гюго. Тем, кто популярность считает истиной в последней инстанции, это сомнительное для настоящего поэта свойство кажется неопровержимым доказательством «народности». О Владимире Высоцком за минувшие годы написано и сказано, на первый взгляд, все. Нет — о нем написано и сказано с огромным излишком. Вовремя замолчать о том или ином персонаже исторического спектакля часто означает предупредить, а вовсе не спровоцировать его забвение. Культура является системой табу не по репрессивному признаку («Не то чтобы не знаю, — рассказывать нельзя», по словам Высоцкого), а по признаку самосохранности. Время от времени какие-то культурные ниши закрываются, давая возможность другим выступить на передний план. Так поле под паром отдыхает для будущего обилия. Сегодня популярность Высоцкого вроде бы вошла в берега и приняла достаточно разумные размеры. Но сам феномен никуда не делся.

К 20-летию со дня кончины актера и барда Москву украшали афиши с ошеломляющей «шапкой»: «Праздник «20 лет без Высоцкого». Беспрецедентное «празднование» продолжилось и спустя еще 10 лет. Все телеканалы, радиостанции и СМИ отметились программами, фильмами и публикациями, посвященными теперь уже 30-летию со дня ухода Высоцкого. Все аспекты его недолгой жизни попали в объективы и на страницы сайтов. Стоит ли добавлять к этому хору свои «пять копеек»? Высоцкого определенно слушают все меньше, и для нового поколения он не представляет никакой загадки, но вызывает стойкое недоумение. «Поколение пепси» недоумевает, как можно ругать их культуру, культуру MTV, в обществе, для которого хриплая пошлятина Высоцкого является эталоном», — так писал А. Акопян в статье «Высоцкий и его поклонники. Феномен воинствующей посредственности». Кажется, все-таки стоит. Ведь никто даже не попытался проникнуть в два тайника, связанных с феноменом Высоцкого и возникновением его культа. Первый — социология славы. Вторая — дискурс, согласно которому Владимир Высоцкий являлся выдающимся представителем контркультуры, и именно этим объяснялась его неслыханная популярность.

Мифология сопровождает славу, как птичка тари — носорога. Но миф и культ во многом противоположны. «Мифологизируемый», особенно при жизни, нагрузку мифа не всегда выдерживает и не всегда соответствует навязанному образу. Работая практически на том же приеме, что и Растеряев, — «ломовом» эффекте присутствия («реальный пацан»: сидел, летал, спускался в забой, ходил в горы, грузил арбузные фуры), но не щадя живота этот прием форсируя, Владимир Высоцкий завоевал в нашей культуре пространство, которое не снилось никому из его современников. Почему так произошло? Только ли потому, что этим современникам сужден долгий век? Нет!

Высоцкого и его фанатов объединяло нечто большее. Александр Галич, с которым Высоцкий жанрово и тематически шел ноздря в ноздрю, не был принят массовым сознанием: в его песенных новеллах присутствует безошибочно узнаваемое отстранение от создаваемого образа. Жлоб и вертухай были масками, которые не прирастали к лицу исполнителя. Ни мифа, ни культа Галича никогда не существовало. Есть лишь его личная драма и его песни. Случай Высоцкого объясняется конткультурными ожиданиями общества, за которые были приняты субкультурные песни барда. Как пишет в комментах к собственному посту С. Кузнецов: «Высоцкий мог вообще никогда не слышать The Doors — а Пушкину, очевидно, было нужно читать Андре Шенье. То есть Пушкин — крупный деятель культуры, а Высоцкий — гениальный варвар». Это «варварство» и было принято за «свое», «народное».

Такие «заблуждения» характерны для гибридных эпох, в которых искусственно скрещены генетически различные «организмы». Советская культура, родившаяся из внешнего отрицания культуры классической (и безвыходного внутреннего ориентирования на нее), после экспериментов 20-х годов не сумела создать ничего специфического, кроме идеологем. Она подражала классике и бессознательно пародировала ее. Песенный феномен Высоцкого — той же природы. Будучи, несомненно, провозвестником контркультуры 80-х, содержательно он к ней отношения не имеет. К ней относится, скорее, культ актера и певца, который можно назвать опережающим: общество жаждало кумира, выходящего за рамки мертвого официоза, и сотворило его «из того, что было».

Галич умер всего на три года раньше Высоцкого. Казалось бы, параметры эпохи, в которой им довелось жить и петь, совпадают. Но отъезд за рубеж вычеркнул Галича из списков живых задолго до физической кончины. Гораздо больше совпадений находишь при анализе 70-х и «нулевых» годов. 70-е, как и начало нового тысячелетия, были ужасно театральны. Недаром одним из их символов остался театр, где подвизался Высоцкий, а общая посещаемость сценических площадок достигла астрономической цифры — 117 млн человек (статистика с 1975 по 1980 год). Даже с учетом «культпоходного» обыкновения (солдаты, школьники и заводские коллективы не выбирали спектакли, на которые их водили строем) цифра действительно огромна. Чего искали люди 70-х в лицедействе? Ведь кормили их в основном «Большевиками», «Сталеварами» и «Заседанием парткома». Прежде всего жаждали фантазий, которых жгуче не хватало в той ранжирной жизни. Не находили — но вожделели. Сегодня выдумки так же не хватает в жизни офисной, но появились компьютерные игры, где каждый может сыграть своего Гамлета и убить своего Полония.