Кумаонские людоеды - [30]

Я неоднократно ходил по этой тропе и только в этот раз сомневался, проходить ли около скал. Чтобы избежать их, я должен был сделать большой обход над скалами или пройти несколько сотен ярдов по густому кустарнику. Второй путь грозил очень большими опасностями, но пойти по первому у меня не было времени, так как солнце совсем уже склонилось к закату, а мне предстояло еще две мили пути. Поэтому волей-неволей необходимо было идти мимо скал. Ветер дул вверх по горе, и я мог поэтому пренебречь густыми зарослями с левой стороны от тропинки и сосредоточить все внимание на скалах справа. Чтобы выйти из опасной зоны, мне надо было пройти сто футов. Я покрыл это расстояние фут за футом, идя боком, с обращенным к скалам лицом и с ружьем навскидку. Если бы кто меня видел — способ передвижения показался бы весьма странным.

В тридцати ярдах от скал была открытая поляна, начинавшаяся от правой стороны тропы и тянувшаяся вверх по горе на пятьдесят или шестьдесят ярдов. На этой поляне жировал каркер. Я заметил его раньше, чем он меня, и наблюдал за ним краем глаза. Увидев меня, оленек поднял голову. Так как я не смотрел в его сторону и двигался медленно, он стоял совсем тихо, как делают это звери, когда считают, что они не замечены. Дойдя до крутого поворота тропы, я взглянул через плечо и увидел, что каркер опустил голову и опять стал щипать траву. Я прошел только немного по тропе за местом поворота, как каркер бросился вверх по горе с истерическим криком. Быстрыми шагами я вернулся к повороту и как раз успел заметить движение в кустах у нижнего конца тропы. Было совершенно ясно, что каркер увидел тигрицу, и единственное место, где он мог ее увидеть, была тропа. Замеченное мной движение могло быть результатом полета птицы, но оно могло быть произведено и тигрицей. Так или иначе, надо было это проверить, перед тем как продолжать путь.

Струйка воды, текущая из-под скалы, размочила красную глину, по которой проходила тропа, и таким образом получилась идеальная поверхность для отпечатка следов. На этой размокшей глине я оставил свои следы, а на моих следах нашел отпечатки плоских лап тигрицы. Она соскочила со скалы и следовала за мной, пока каркер не увидел ее и не издал тревожного крика, после чего тигрица сошла с тропы и вступила в кусты, среди которых я и заметил ее движение. Несомненно, что тигрица знала каждый фут местности. Не улучив удобного момента напасть на меня близ скал — здесь ей у поворота тропы помешал каркер, — она, вероятно, пошла через густой кустарник в надежде перехватить меня на втором повороте тропы.

При таких обстоятельствах идти дальше по тропе было нельзя. Поэтому я последовал за каркером вверх по поляне и, свернув влево, пошел по открытому месту до лесной дороги, лежавшей ниже. Здесь освещение было еще не достаточным, и это, как я думаю, нарушило планы тигрицы. После того как она вышла из своего укрытия в скалах, дело обернулось полностью в мою пользу. Я так же хорошо знал местность, как и тигрица. У нее не было оснований подозревать меня, я же прекрасно понимал ее намерения. Но все же из-за позднего времени я не мог использовать своих преимуществ.

Я упоминал о чувстве, предупреждающем нас об угрожающей опасности, и не хочу рассуждать об этом. Но могу утверждать, что чувство это вполне реально, хотя я не знаю и поэтому не могу объяснить, как оно действует. В данном случае я не видел и не слыхал тигрицы, не получил никакого указания от птиц и зверей на ее присутствие. И все же я знал, без тени какого-либо сомнения, что она лежала в скалах и следила за мной. В этот день я провел в пути много часов и прошел много миль по джунглям без всякого ощущения тревоги. Когда я перешел гребень и проходил мимо скал, то знал, что тут для меня кроется опасность. Несколькими минутами позже это предчувствие подтвердилось тревожным криком каркера и тем, что я нашел отпечатки лап людоеда на моих следах.

* * *

Тем читателям, у которых хватит терпения следить за моим длинным рассказом, я с удовольствием дам ясный и подробный отчет о моей первой и последней встрече с тигрицей.

Встреча эта произошла после полудня 11 апреля 1930 г., через девятнадцать дней после моего прибытия в Кала-Агар.

В этот день в два часа дня я вышел с намерением привязать своих трех буйволов в выбранных мной местах у лесной дороги. За милю от сторожки, там, где дорога пересекает гребень и идет с севера на запад перед Калаагарским хребтом, я встретил большую группу собиравших топливо людей. Среди них был старик, который, указав на рощу молодых дубов ярдах в пятистах от места, где мы находились, сказал, что здесь месяц тому назад людоед убил его единственного сына, юношу восемнадцати лет.

Я сидел на краю дороги и курил, а старик рассказывал мне всю историю, показывая место, где юноша был убит и где на следующий день было найдено все, что от него осталось. Старик обвинял в гибели сына мужчин, собиравших в тот день топливо, их было двадцать пять человек. Он с большим раздражением говорил, что люди эти убежали и оставили его сына на гибель. Некоторые из сидевших около меня мужчин были очевидцами этого происшествия. Они горячились, стараясь снять с себя ответственность за гибель юноши и обвиняя его самого в том, что он вызвал панику, когда, услышав рев тигра, стал уговаривать всех спасаться бегством. Старик спорил. Он тряс головой и говорил: «Вы взрослые мужчины, а он ведь был мальчик. Вы убежали, бросили его на гибель». Я был огорчен, что поднял вызвавший ожесточенные споры вопрос, и больше для успокоения старика сказал, что привяжу одного из моих буйволов там, где, по его словам, погиб сын. Отправив двух буйволов обратно к сторожке, я взял третьего и пошел туда в сопровождении двух человек.