Культурный разговор - [19]

Доктора Быкова Охлобыстин играет так же, как он играет все – лихо блестя веселыми глазами, насмешливо каркая всякие шуточки, с одинаковым разбойничьим напором и отлично выделанными интонациями.

Создатели сериала отжали обаяние и энергию Охлобыстина и использовали их без всякой идейной нагрузки, и оказалось, что именно это и нужно, на это и спрос.

Внезапно оказалось тут у нас, на русской дороге, что все идеи кончились, циклы завершились и круги нарисованы. И проблема – в энергии. В жизненном тонусе. Проблема в людях, которые бодро вскакивают по утрам с кровати, потому что им забавно, интересно и вкусно жить. Насмешки и розыгрыши тоже ведь свидетельствуют о немалой жизненной силе.

И вот потому-то и состоялось новое пришествие Охлобыстина в кино, потому-то неплохие сборы делает дурацкий комикс про «Соловья Разбойника» и есть смысл говорить про Ивана Охлобыстина.

Он нынче воплощает торжество энергии и жизненного тонуса в чистом виде. Идеи неважны, важен мотор, напор, бодрость, движение, удар. Охлобыстин так или иначе, в той или иной форме дает почувствовать, что русские еще живы, русские еще сильны и очень даже могут с аппетитом грохнуть если не весь мир (хотя лучше бы весь мир), но уж своих супостатов – наверняка.

Так поступает Соловей Разбойник, выйдя на свою последнюю битву. Залив врага фонтанами бензина, окровавленный Соловей страшным жестом достает огромную зажигалку. И мы понимаем, что комикс комиксом, а это жуткая правда: грянет час – вполне могут русские достать ту самую зажигалку. (Русские мужчины, конечно; русские женщины – это другая нация, запертая с мужчинами в одну клетку.)

Охлобыстин бушевал в девяностые годы, в дурном распущенном кино, которого больше нет. В 2000-х отсиделся в православной тиши. И теперь вновь вернулся на публичную арену. У него нет идей – у него есть более важная на сегодня вещь: энергия. Чистая энергия. Могучая сила не простого элементарного выживания, но жизни с аппетитом, с наслаждением и даже с блеском.

Его сказка далеко не рассказана, и метнуть и качнуть Ивана Охлобыстина может в любую сторону и не раз. Больших художественных ценностей он не создает, это правда. Но, возможно, не в том его предназначение? Бог с ними, с ценностями, пусть ими занимаются Михалков и Сокуров. А доля Охлобыстина, возможно, в том, чтобы, сохраняя связь с беспокойным русским духом, все-таки постараться перевести его огнедышащие зигзаги в безобидную шутку, в смешное кино, в рекламные трюки и фокусы. Обезвредить, прямо скажем.

А возможно, эта миссия состоит в чем-то прямо противоположном.

Кто ж их, русский дух и Ваню Охлобыстина, разберет! Кроме черта – никто.

2012

Глыба Размышляя о Галине Волчек

Отгремели праздничные салюты в честь юбилея Галины Волчек, актрисы, режиссера и художественного руководителя театра «Современник». Некоторая восторженность, свойственная театральным людям в дни юбилеев, вполне извинительна: их дело состоит из летучей материи. Всё у театра происходит здесь и сейчас, «потом» не будет. «Потом» – только мифы, легенды, предания… Однако «судьба и воля» Галины Волчек достойны не только восторгов, но и размышлений.

Мало кто из зрителей припомнит ее молодой: уже в шестидесятых годах нередко красовалась Волчек на сцене и экране матерой волчицей, крутой теткой с выразительно сиплым голосом, притворно «плачущими» губами и темными глубинами циничного опыта в умных и хищных глазах. Такой представала в «Вечно живых», знаменитом спектакле «Современника», ее Нюрка-хлеборезка, сильно «заземлявшая» возвышенные страдания главных героев. Волчек явно была не «от знакомой сцены», а «от знакомой жизни», черпала из опыта и быта, но не с зеркалом, а с увеличительным стеклом в арсенале на удивление раннего мастерства.

Чествуя Волчек, вспоминали Фаину Раневскую: эта тень была кстати, хотя прямого разительного сходства нет. Раневская уже в тридцать пять лет играла старух в жанровом диапазоне «трагедия – комедия», минуя собственно драму.

А Волчек в кино и на театре была, как правило, «женщиной в возрасте», именно женщиной, и ее жанр – как раз драма, хотя она может быть и гомерически смешной.

Сходство разве в том, что и Раневская, и Волчек вечно играли какие-то клочки и отрывки, редко осуществляясь в полный рост, во всю силу дара. Хотя дар этот грозно клокотал в любых «клочках и отрывках», как магма в недрах вулкана, готового к извержению. Волчек сыграла даже, наверное, меньше, чем Раневская. Ей не хватило любви.

Любви режиссеров, любви зрителей и даже – любви актрисы к самой себе. Она не верила в себя, не доверяла себе, не понимала своего масштаба и, можно сказать, «спряталась» в режиссуру и художественное руководство, нашла в этих занятиях спасительный выход. Между тем Волчек таила в себе потенциал гениальной драматической актрисы. При острохарактерной внешности у нее внутри проживали три Сары Бернар и пять Элеонор Дузе, она играла в эпизодах каких-нибудь спекулянток и злобных мамаш, а при этом знала все про любовь, отчаяние, надежду, триумф и крах женщины.

От разницы внешнего и внутреннего возникало колоссальное поле напряжения. Но нужно было быть таким изощренным мастером, как Григорий Козинцев, чтобы понять, сколько драгоценной энергии можно извлечь из этого драматического контраста. Как будто одни юные красотки любят и страдают! Козинцев дал Волчек роль Реганы в «Короле Лире» (1970), он придумал, что старшая и средняя дочь короля уже немолоды и порядком намаялись под гнетом отца. И вот, привыкшая врать, льстить, скрывать все свои желания Регана дорвалась до власти. Волчек играет кошмарное превращение женщины в фурию, лярву, ведьму – оставаясь притом в идеальном поле очищенных, «шекспировских» страстей.