Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов» - [74]

Акцент на поиске правильных слов имеет решающее значение для проекта Дэли, поскольку она изображает язык в виде ловушки патриархата. Помимо использования языка заговора, Дэли обращает внимание и на заговор языка. Она пишет о «скрытых намерениях, спрятанных в структуре языка» и утверждает, что «обман скрыт в самом строении слов, которыми мы пользуемся, так что здесь мы и можем начать изгнание нечистой силы» (GE, 3). В битве с заговором патриархального языка Дэли применяет разнообразные тактики. Один из способов заключается в том, чтобы по-новому оценить терминологию, используемую против женщин. Так, Дэли берет образ ведьмы и превращает негативные ассоциации, связанные с этим словом, в позитивный образ феминистской деятельности. Дэли стремится переписать «неправду, сочиненную сценаристами, заинтересованными в господстве мужчин», (вос)создав новую мифологию — новый сюжет — для «Лесбиянок/Старых дев/Амазонок/Уцелевших» (GE, 20). Однако если WITCH были шутливы, то Дэли воспринимает свою работу над языком совершенно серьезно.

Вторая методика заключается в создании ориентированных на женщин эквивалентов терминов и характеристик, предлагаемых мужчинами. Так, вместо «наших параноидальных страхов» (GE, 29), как их называют мужчины, Дэли предлагает ввести понятие «пронойя», или позитивная паранойя, которую она определяет как «поиск/создание новых моделей восприятия в качестве подготовки к последующим/более глубоким этапам Путешествия» (GE, 401). «Пронойя» — это лишь одно из множества новых слов, используемых Дэли в «Гин/Экологии». Ее текст пестрит неологизмами: с их помощью автор стремится произвести демонтаж и новую сборку патриархального заговора в миниатюре. По утверждению Меган Моррис, акцент Дэли на отдельном знаке предотвращает дискуссию о влиянии дискурса в целом.[276] Помимо неологизмов, Дэли сосредотачивается на этимологии ключевых терминов. Впрочем, ее анализ зачастую направлен не на раскрытие глубоких культурных пластов, отразившихся в тех или иных словах, сколько на внешнюю видимость и буквальное вхождение одних слов в состав других. В слове «манипуляция», например, обнаруживается слово man, мужчина. Упор Дэли на отдельные означающие свидетельствует о сдвиге в сторону «буквального» отношения к языку, которое было характерно для 1970-х годов и предполагало, что отдельные слова способны оказывать социальное воздействие.

Этот интерес к материальному и буквальному влиянию репрезентации был основополагающим для кампаний против сексуального насилия и порнографии, которые стали преобладать в широком феминистском активизме в Америке с конца 1970-х и в 1980-х годах. Логика заговора стала необходимым элементом анализа насилия в таких книгах, как работа Сьюзан Браунмиллер «Против нашей воли». Браунмиллер определила изнасилование как «сознательный процесс запугивания, посредством которого все мужчины держат всех женщин в страхе», введя манихейское разделение общества на мужчин, которые все как один виновны, и женщин, которые могут быть лишь жертвой.[277] В исследованиях сексуального насилия, проведенных феминистками, это явление называлось «типично американским преступлением» и преподносилось как главный факт патриархата, гарантирующий «бесконечное сохранение мужского господства над женщинами при помощи силы».[278] Кроме того, развившаяся за годы «холодной войны» паранойя по поводу вторжения и проникновения в человеческое тело, а также его заражения вернулась в буквальном виде, потому что женское тело стало не просто вытесненной метафорой национального государства, а самим средоточием политики.[279] Если риторика заговора, звучавшая в феминистских текстах в начале 1960-х, ловко подгоняла и изменяла тогдашний политический сленг, то ее использование феминистками, боровшимися с порнографией уже в 1980-х годах, вызывало тревожные отголоски сексуальной и национальной демонологии правых, которая уже давно вышли из употребления.

Порнография преподносилась в теории не просто как изображение насильственного секса, а как насильственное действие само по себе. В этом смысле различие между буквальным и Meтафорическим принципиально устранялось. Из этого следовал вывод о том, что порнография не просто напоминает изнасилование, а является таковым, и что изнасилование не просто схоже с насилием, а как раз насилием и является. Вновь именование становится политическим актом. Как замечает Андреа Дворкин в предисловии к «Порнографии», мужчина «активно удерживает власть именования силой и оправдывает силу властью именовать».[280] Таким образом, к началу 1980-х годов вопрос об именовании проблемы сменился проблемой именования, которая продолжает оставаться ключевой, например, в спорах о том, считается ли «изнасилование на свидании» «настоящим» изнасилованием. Эти популярные исследования сексуального насилия и порнографии породили такое явление, как жертвенный феминизм, для которого было характерно рассматривать борьбу полов как борьбу против всепроникающего, всемогущего и слишком буквального заговора, поддерживающего мужское господство.

Ложная тревога Наоми Вулф