Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций - [86]

, призывы к настоящему героизму, и это однозначно не стоит воспринимать как нечто позитивное. В эпоху потребительства нет великих идеологий, нет самоотверженных поступков, нет альтруизма. Само по себе мещанское потребительство — это конец истории самоотверженности и героизма. «Постисторический мир — это мир, в котором стремление к комфортному самосохранению победило желание рисковать жизнью в битве за престиж и в котором борьбу за господство сменило всеобщее и рациональное признание»[152]. Эти слова звучат красиво, но претендуют на двоякость толкования, а также содержат в себе утопический, а не футурологический заряд. Да и стремление к комфорту хоть и противоречит рискованным для жизни формам поведения, оно вряд ли способно победить в битве за престиж, поскольку потребительский комфорт обычно выступает инструментом демонстрации престижа, который является желаемым.

«Последний человек в конце истории знает, что незачем рисковать жизнью ради какой-то великой цели, поскольку считает историю полной бесполезных битв, где люди дрались друг с другом, решая, следует быть христианином или мусульманином, протестантом или католиком, немцем или французом. Верность флагу, которая вела людей на отчаянные акты храбрости и самопожертвования, последующей историей была квалифицирована как глупый предрассудок. Современный образованный человек вполне удовлетворен сидением дома и одобрением самого себя за широкие взгляды и отсутствие фанатизма»[153]. Далее Фукуяма утверждает, что в современных демократических обществах много молодых людей, которые хотят быть приверженцами более глубоких ценностей, но плюрализм мнений и наличие широкого выбора сбивает их с толку. Такое объяснение отличается поверхностностью. Да, информационная перенасыщенность масс-медиа расщепляет субъекта. Но и, учитывая описание Фукуямой конца истории как времени, лишенного серьезных конфликтов и войн, патриотическое воспитание станет атавизмом, равно как философская идея о лучшем обществе. Незачем будет воспитывать в умах молодых людей склонность к самопожертвованию и патриотизму, так как жертвовать будет не за что. Покончив с несправедливостью, человек превратится в животное, так как благодаря борьбе он способен развиваться. Борьба человека за нечто высокое и надповседневное характеризует его именно как человека с большой буквы. После фукуямовского конца истории останутся как раз люди-потребители. Человек будет жить почти как животное, находясь в гармонии со своим узким бытием, ограниченным домашними стенами или стенами офиса на работе. Общественная жизнь для него будет спаяна не с идеалом достижения социальной гармонии и справедливости (она итак будет достигнута), а с использованием общественных связей ради своих личных интересов. Самое страшное заключается в том, что такой сладострастный конец истории еще не наступил (и вряд ли наступит), а современный человек, превратившись в обычного потребителя, уже отказался от высоких духовных ценностей, отдав себя мещанству и индивидуализму. То есть обогнал время.

Фукуяма предусматривал упрек во взаимосвязи отсутствия войн и редукции человеческих качеств. «Либеральная демократия, которая способна в каждом поколении проводить короткую и решительную войну для защиты своей свободы и независимости, будет куда более здоровой и удовлетворенной, чем знающая лишь непрерывный мир»[154], — пишет он несмотря на свое утверждение о приходе мира в конце истории. Если людям будет не за что бороться, так как правое дело итак достигнуто, некоторые из них начнут бороться от скуки против этого правого дела, против демократии и либерализма, как предполагает философ. Но это нисколько не оправдывает человека конца истории, так как имеет смысл не просто борьба ради борьбы, к тому же исходящая от буржуазной скуки, а борьба во имя чего-то. И, естественно, она призвана осуществляться не во имя одних только личных интересов, реализуемых в ущерб интересам других людей, и уж не во имя фашизма. Поэтому данный аргумент нельзя воспринимать как аргумент против построения образа редуцированного человека фукуямовского конца истории. Обращаясь к нашей истории, мы можем вспомнить некоторые случаи борьбы представителей молодежных субкультур с советским режимом. Сначала были стиляги, потом появились хиппи, металлисты и панки. Дело в том, что они пытались противоречить режиму не столько потому, что он плох, а потому, что он надоел. В Советском Союзе почти ничего не происходило, он был статичен (не зря брежневский период называют эпохой застоя), и эта статичность шла вразрез с жаждой приключений, архетипической потребностью человека, человека-охотника. По сути-то потерявшие радость жизни представители субкультур не предлагали взамен существующему режиму какой-то принципиально новый и хорошо продуманный проект, потому что у них не было никакого строго обозначенного общественного идеала. Они предлагали «свободу, равенство и братство», свободу мысли, отмену однопартийности и т. д., но у них не было целостного социального проекта и они не ставили перед собой цель его сформировать. То есть они шли не