Культ Ктулху - [107]

Из этого зернышка вздора произросло целое дерево небылиц и легенд, которое в итоге и рухнуло несчастному философу на голову: им вскорости заинтересовалась инквизиция.

Инквизиторы забрали безобидного старика себе и принялись поджаривать его мясо, дробить кости и всячески менять его физический облик: Пьетро все равно не признавался ни в споспешестве демонов, ни в сожительстве с дьяволом. Увы, тело его оказалось слабее воли, и бедняга умер лютой смертью, хотя и совершенно свободный духом.

Инквизиция обиделась, что им не дали казнить еретика и всего через несколько дней после похорон злосчастного Пьетро группа благочестивых отцов отправилась выкапывать тело и сжигать его на площади при максимальном стечении народа. К их ужасу, выяснилось, что тела в могиле нет – восстало и ушло, как все решили! – и монахи спешно ретировались в Падую, разнося слухи, которые вскоре превратились в легенду.

Нет нужды уточнять, что объяснение всему этому было – и далеко не такое мистическое. Один из друзей и благодетелей Пьетро, некий Джироламо да Падова, эксгумировал труп и перезахоронил его в собственной крипте, дабы спасти дух старого товарища от непотребств, которые намеревалась учинить инквизиция. Из всех ныне живущих об этом знал лишь я, так как мне удалось отыскать коллекцию старых писем и среди них – отправленную Джироламо доверенному другу эпистолу, в которой «воскресение», собственно, и разъяснялось. В нем Джироламо упоминал, что забрал себе все книги Пьетро, кроме одной, которую тот как раз переводил в момент ареста.

Это вполне в обычае маэстро Пьетро, – добавлял он, – вытаскивать все на свет Божий, сколь бы ни было оно мерзостно. Он верил, что свет разума сделает прекрасным и святым что угодно, но говорю тебе, любезный мой Лудовико, сия книга из Парижа воистину от диавола. Проклятый со времен незапамятных, сей пергамент погубил всех, кто к нему прикасался, и последним из них, как видишь, стал наш Пьетро. Он пытался по обыкновению обратить зло к добру и приставить содержавшиеся в нем богохульства к делу помощи и исцеления, но, увы, фантастические кровавые ритуалы и гимны осквернения потрясли даже нашего доброго друга. Он решил, что книга слишком кощунственна и слишком низменна, чтобы ее можно было исправить, и вознамерился уничтожить и ее, и свой неполный пока еще перевод. Но Святая Инквизиция забрала его, прежде чем он успел завершить начатое. К счастью, когда на пороге объявились святые отцы, он успел спрятать то и другое за книгами у себя в шкафу. Я спас их. Перевод ныне погребен вместе с автором в нашем семейном склепе в церкви Сан-Джузеппе, а сам пергамент, недостойный покоиться в святой земле, зарыт за стенами города. Надеюсь, все это не подвергло опасности мою собственную душу.

И вот теперь я, скромный студент, собирался отыскать останки и последний труд легендарного Петра Апонского.

II

Сама книга меня ужасно заинтересовала. Что бы это могло быть? Может, один из ранних латинских переводов «Некрономикона»? Или легендарный перевод жутких «Мнемабических фрагментов», выполненный в свое время Деланкром? Или вообще какой-то доселе неизвестный памятник античной или готической фантазии? Я тут же вообразил свою докторскую в виде аннотированного издания этого совершенно нового, уникального источника – первого, между прочим, за семьсот лет! Как это было бы чудесно!

Род Джироламо пресекся во время великой чумы, заставившей Боккаччо бежать во Флоренцию и произвести там на свет «Декамерон». Следовательно, за склепом в крипте Сан-Джузеппе давно уже никто не присматривал, и сам он имел лишь второстепенную археологическую ценность – а потому мою просьбу пустить студента в церковь на ночь, поизучать древнюю эпиграфику, монахи охотно откликнулись.

Оказавшись, наконец, один – и немало нервничая от компании давно умерших итальянцев – я принялся исследовать руинизированные усыпальницы. Цементная замазка гробов давно раскрошилась, так что дабы совладать с крышками оказалось достаточно элементарного технического мышления, лома и сильной спины.

Родич за родичем являлись познакомиться со мной – Антонелло, Джорджо, Тонио, Лючия… Все, что осталось от них – заплесневелые черепа и произвольный набор костей в красиво украшенных мраморных саркофагах; останки уже утратили целостность, а вместе с нею и всякое подобие человеческому телу. Просто куча костей и горка бархата или шелка, изъеденного червем в мелкие лоскутья. Рад добавить, что по непонятной причине мне даже в голову не пришло, что я оскверняю могилы. Ученым свойственно с головой уходить в работу – именно это и случилось со мной. Я человек не особенно храбрый, даже на кладбище в полночь без сопровождающих бы не пошел, но той страшной ночью в церкви был совершенно один – главным образом потому, что не желал ни с кем делиться своими гипотетическими открытиями. Мародерствовал себе тихонько в крипте, рылся в старых костях и тряпках, и голова моя была занята исключительно наукой, хотя и в довольно эгоистическом ключе.

Был, наверное, тот самый темный час перед рассветом, когда я вскрыл могилу рядом с Джироламо. В ней возлежало на удивление превосходно сохранившееся тело, но жутко переломанное и искалеченное, с остатками льняных бинтов на руках и ногах. Череп располагался под странным углом к позвоночнику, а безгубый рот с частично выбитыми зубами был широко раззявлен, так что даже сейчас, семьсот лет спустя, казалось, что его обладатель воет от боли. Все мои силы разом куда-то улетучились. Предо мной, несомненно, был Пьетро ди Апоно, весь в свидетельствах милосердия инквизиции. Затхлый и гнилостный запах давно запечатанной могилы ударил мне в ноздри да так, что желудок скрутило, и я принялся хватать ртом воздух. Я вскочил, кинулся к лестнице наверх и одолел ее в два прыжка.