Куликовские притчи - [3]

Вот с тех самых пор и живет в народе обычай — последний сноп с поля приносить домой. Его ставят в горнице, в передний угол. В этом снопе Житный Дед и зимует. За зиму он так съежится, что станет не больше пшеничного зерна. А весной просыпается и начинает свою жизнь сначала…

В ИВАНОВКЕ

— Вот и Ивановка! — объявил шофер, вылезая из кабины. — Приехали, ребята.

Ксюша Касымова, не дожидаясь, когда откроют борт, первая спрыгнула на землю. За ней посыпалась вся наша бригада.

— Где мы только не работали! — тараторила Ксюша, проворно оглядываясь вокруг. — В Ключевке, в Баранчиках, в Епифани, даже в каких-то Рогачах… А в Ивановке первый раз, а, дядь Лень?

— Самая дальняя деревня в районе, — говорю я. — Но и сюда добрались.

— А живут здесь, наверное, одни Иваны. Интересно, председатель тоже Иван?

— Иван Фомич. Между прочим, молодой-неженатый.

— Ин-те-ресно! — протянула девушка.

Эта скуластая быстроглазая татарочка в Межколхозстрой пришла недавно, после окончания ПТУ. И ей действительно все интересно: и сама работа, и новые люди, и тихие полевые дороги, по которым мы кочуем из села в село.

Ивановка — деревня обычная, похожая на все остальные, в каких приходилось нам бывать. Вот почему, наверное, показались давно знакомыми и вылинявший флаг над правлением колхоза, и пруд, засеянный гусиным пухом, и разноликие избы…

Нашей бригаде предстоит здесь (для начала) построить типовой крестьянский дом. Кирпичный, под шифером, с большими светлыми окнами и амбаром.

«Чтобы все было в лучших традициях крестьянской усадьбы», — пояснил председатель. Он заскочил к нам на своем вездеходе-«уазике» где-то в середине дня, когда мы уже разгрузились, немного освоились и приступили к работе. Иван Фомич поинтересовался, как устроились на новом месте, не нужно ли чего. Но из машины не вылез, разговаривал сидя за рулем, и рабочим это не понравилось.

— Для кого же строишь такой шикарный домик? Для начальстве небось? — невинно, со скрытой усмешкой спросили председателя.

— Для детей, — отвечал он.

— Для своих, что ль?

— Нет, для детей Ивана-дурака.

Шутка пришлась кстати, все засмеялись, и возникшая было неприязнь к председателю стала таять.

— У вас что же, свой Иван-дурак есть? И где же ему и быть, как не в Ивановке! — от души гоготали каменщики.

— Был Иван-дурак, да весь вышел, — сказал председатель. — Сам погиб, а ребятишки остались.

— И много их у него?

— Трое. Вон младший как раз, — кивнул на густой высокий тополь. — Здорово, Простофиля!

Листва тополя зашевелилась, из глубины ее выглянула белая голова мальчугана лет девяти-десяти:

— Здравствуйте, Иван Фомич!

— Ты что там делаешь?

— За стройкой смотрю, а то мало ли чего.

— А-а… — удивился Иван Фомич и подмигнул каменщикам. — Народный контроль в действии, значит. А почему с дерева, Простофиля?

— Сверху-то виднее.

Иван Фомич засмеялся, дружески кивнул на прощанье рабочим и, сильно газанув, укатил. А мы все с интересом смотрели на мальчишку, первого представителя той семьи, для которой строили новый дом.

— Иди сюда, давай знакомиться, что ли! — крикнула ему Ксюша.

И когда мальчуган подошел к нам, спросила:

— Что же у вас председатель такой грубый? Ты его по имени-отчеству величаешь, а он тебя — простофиля.

— А-а, — улыбнулся мальчишка. — Он говорил не «простофиля», а «просто Филя». Два слова, понимаете?

— Ну и что?

— А то. Меня Филя зовут, Филипп. Когда я маленький был, меня спросили однажды, как зовут моих братьев. «Иван Иваныч и Петр Иваныч», — отвечал я. «А тебя как?» — «А я — просто Филя». Вот с тех пор меня в деревне так и кличут.

— У вас что, в Ивановке, все такие? — пряча улыбку, поинтересовалась Ксюша.

— Какие такие?

— Ну… необыкновенные, что ли.

— Все такие, — подумав, отвечал мальчишка.

И в подтверждение рассказал нам случай из своего жизненного опыта. Однажды очень захотелось ему славы, и стал он всем рассказывать о своих подвигах: «А я вчера задачку за старшего брата решил!» Или: «Я корову доить умею! Два раза вместо мамки доил».

Но ему никто не верил, все смеялись в глаза: «Брось хвалиться-то!»

Тогда Филя, несколько озадаченный поведением односельчан, стал ругать себя на все корки: «Ох, я такой дурак, что забываю, сколько дважды два будет — то ли три, то ли пять…»

И по деревне поползли разговоры: «Слыхали? Филя-то даже не знает, сколько дважды два будет. Говорит, то ли пять, то ли три… Вот дурачок! А ведь здоровый уж малый-то вымахал, во второй класс ходит…»

— Вот видите, какой у нас народ, — заключил Филя свой рассказ. — Правильно вы сказали: ненормальный.

— Я сказала: необыкновенный, — поправила его Ксюша.

— А разве это не одно и то же? — удивился он.

Я начал подозревать, что мальчишка просто смеется над нами, и сказал:

— Ну хорошо, просто Филя… Отец у тебя Иван-дурак, а мать, конечно, Василиса Прекрасная?

— Да, — отвечал он, ничуть не смутившись, — Василиса. Да вот она с фермы идет.

Я вместе со всеми взглянул на тропинку и глазам не поверил: по ней действительно шла Василиса Прекрасная. Господи, как же она изменилась! Но я все равно узнал ее: ведь когда-то мы учились с ней в одном классе.

Василиса, Васютка, Васка… Называли мы ее по-разному, но любое из этих имен казалось нам прекрасным. А какие у нее были глаза! Шальные, синие, с поволокой… Все наши ребята так робели перед этими глазами, что, оставаясь с Василисой вдвоем, называли ее на «вы». От нас ей ни в чем не было отказа, мы готовы были исполнить любой ее каприз. Хорошо, что была она без особых запросов. Училась Василиса не хуже других, только вот сочинения мучили ее. Впрочем, она их никогда и не писала, переложив ату обузу на наши плечи.