Кухтеринские бриллианты. Шаманова гарь - [70]

Не отличавшийся набожностью Иготкин вдруг перекрестился:

— Истинный Бог, разговоров о японцах у нас с Федосом не было.

— Подумайте лучше…

— Тут и думать нечего. У нас серьезных забот по горло хватало.

— О том, что Чимра — японский шпион, вы не знали?

— Ну, надо же такое придумать! — воскликнул Степан.

Оперуполномоченный нахмурился:

— Органы НКВД сказок не придумывают. К нам поступает информация. Мы проверяем ее и, когда факты подтверждаются, проводим объективное расследование.

— Чимра убежденный коммунист, не двурушник. Зря на него телегу катите. Попусту потратите силы — и только.

— НКВД попусту сил не тратит, — сухо сказал оперуполномоченный и сразу спросил: — Чимра не предлагал вам вступить в коммунистическую партию?

— На службе предлагал, но я отказался.

— Почему?

— Какой из меня партиец?.. Образование имею скотско-приходское. В политике ни бельмеса не петрю. Живу в тайге. Словом, ненужным балластом стал бы для партии.

— Органам известно, что среди таежников вы пользуетесь большим авторитетом. Могли бы разъяснять охотникам партийную линию.

— Трудно разъяснять то, в чем сам не разбираешься.

— Не любите советскую власть?

— Она не женщина, чтобы в любви ей объясняться. По мне, любая власть терпима, если не раздевает мужика до нитки. Коренной сибирский таежник я. Как только промысловый сезон наступает, забываю обо всех властях и партиях.

— Напрасно, напрасно забываете… — то ли с упреком, то ли с каким-то намеком сказал оперуполномоченный. Поскрипывая новенькими фетровыми бурками, он прошелся по комнате и опять сел к столу. — Значит, о шпионской деятельности Чимры говорить не хотите.

— Нечего мне об этом сказать.

— Тогда признайтесь откровенно: кто надоумил вас уничтожить пожаром самую продуктивную часть Шамановой тайги?

Иготкина словно бес за язык дернул:

— Ты что придумал, парень?!

— Тыкать не надо. Мы на брудершафт не пили, — обиделся чекист.

— Извините, — смутился Степан. — Случайно сорвалось.

— Случайностей не бывает. В преступлениях — тем более. Расскажите-ка, как вы учинили самосуд над гражданином Василием Шамановым…

— Какой еще самосуд?

— Иными словами, убийство без суда и следствия.

Степан побледнел:

— А вам известно, сколько бед натворил этот сукин сын Шаман?..

— Вопросы, гражданин Иготкин, задаю я. Ваша обязанность — отвечать без уверток.

— Чего мне вертеться? Убийцей себя не считаю.

Оперуполномоченный положил ладонь на красную папку, которую за время разговора ни разу не открыл:

— НКВД — не шарашкина контора. Самый хитроумный мудрец не обведет нашу фирму вокруг пальца. Органам известна распространенная среди охотников версия о поджоге тайги. Все в ней вроде бы убедительно, но… Пожар мог возникнуть и по другому поводу…

— Это по какому же? — опять не удержался от вопроса Степан.

— Например, чтобы замести следы убийства, вы решили сжечь труп Шаманова. Не так ли?..

— Не так.

— Чем докажете?

Иготкин опустил голову:

— Нечем мне доказать.

— Вот видите… А мы свою версию докажем. Найдем свидетелей…

— Каких? Их же не было!

Оперуполномоченный посмотрел на Степана то ли с сожалением, то ли с грустью:

— Вы, таежный промысловик, разбираетесь в повадках зверя и птицы, но плохо знаете людей. Свидетели всегда найдутся. При необходимости дадут письменные показания о том, что Степан Егорович Иготкин и его тесть Темелькин свели с гражданином Шамановым старые счеты.

— Это же будет подлог, оговор…

— Как сказать… Что написано пером, не вырубишь и топором. Выбирайте одно из двух: либо даете показания о шпионской деятельности Чимры, либо НКВД привлекает вас к ответственности за умышленный поджог Шамановой тайги…

Степан почувствовал, как кровь прихлынула к лицу. В висках гулко застучало. Собрав всю силу воли, чтобы не сорваться, он тихо спросил:

— За кого, гражданин оперуполномоченный, меня принимаете?

— За нормального человека, который дорожит собственной жизнью, — спокойно ответил чекист.

— Значит, ради спасения собственной шкуры я должен оклеветать невинного человека?..

— Вы слишком много задаете вопросов. Отвечайте: да или нет?

— Нет! — запальчиво рубанул Иготкин.

— Решение окончательное?

— И бесповоротное!

— Не пожалеете?..

— Никогда! Даже, если к стенке поставите…

Оперуполномоченный долго молчал, словно не мог сообразить, как вести разговор дальше. Видимо, ничего не придумав, он положил в портфель папку, которую ни разу так и не раскрыл. Проскрипел бурками к вешалке у порога. Надел шапку с красной звездочкой и шинель с малиновыми квадратными петлицами. Поверх шинели натянул мохнатую собачью доху и только после этого сказал:

— Ну что ж, Степан Егорович, любопытно было с вами познакомиться… — чуть подумав, вроде бы с сожалением добавил: — Оказывается, живете вы еще в старом измерении. Если не избавитесь от принципиальности, не сносить вам головы…

Ушел оперуполномоченный не попрощавшись, и Степан не понял: к добру это или к худу. Через окно он видел, как чекист сел в кошеву и направил застоявшегося на морозе жеребца прямиком к дому Колоколкина.

«Неужели Иван Михайлович пойдет на поводу у опера и накатает под его диктовку на меня донос?» — мелькнула тревожная мысль. Облокотившись о стол, Степан сдавил голову руками. Задумался. Колоколкин был одним из уважаемых в Лисьих Норах промысловиков. Мужик гордый, зажиточный. Зря его подозревали в темных связях с Шаманом. И все из-за того, что не любил таежный следопыт оправдываться. Вспыльчив был, как порох, но и отходчив. Не носил злобу за пазухой. Побузив на первом собрании, когда создавалась промысловая артель, Иван Михайлович после удачливого сезона оценил выгоды коллективной охоты и добровольно вошел в общее дело.