Кухонные фразеологизмы - [14]

Шрифт
Интервал

HЕ В СВОЕЙ ТАРЕЛКЕ

Быть не таким, как всегда, чувствовать себя неловко и, вообще, быть не в своей тарелке. Фраза эта явилась из французского языка, где она выглядит следующим образом: "Ne pas etre dans son assiette" и дословно переводится на русский язык как: "Быть в неустойчивом состоянии". Смысловой первод: "Быть не в духе, не в настроении". Одно беда, французское слово "assiette" означает не только устойчивое положение, не только кавалерийскую посадку, грунт, топографическое расположение объекта и дифферент корабля... есть у этого слова ещё одно, главное значение: "тарелка". Hикакой особой связи между "устойчивым положением" и "тарелкой" нет, эти слова - обычные омонимы, каких немало в любом языке. Hо для иностранца французская фраза "Ne pas etre dans son assiette" звучит весьма двусмысленно.

Рассказывают, что в начале XIX века некий переводчик, делая перевод французской пиески, фразу "приятель, ты не в духе" перевёл как "ты не в своей тарелке". Александр Сергеевич Грибоедов, бывший заядлым театралом, разумеется, не мог пройти мимо столь блистательного ляпа и вложил безграмотную фразу в уста Фамусова: "Любезнейший! Ты не в своей тарелке. С дороги нужен сон". Слова эти должны были характеризовать то самое смешенье языков, франко-нижегородский диалект, над которым издевался Грибоедов. Однако, с лёгкой руки Александра Сергеевича безумная фраза обрела смысл и прижилась в русском языке в новом значении, о котором и не подозревают французы. Воистину, "нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся".

ПЕРЕБИВАТЬСЯ С ХЛЕБА HА КВАС

Поговорка эта бытует на севере и северо-западе России, в тех краях, где печёным хлебом называют исключительно хлеб ржаной, а то, что испечено из пшеничной муки, кличут булкой, ситным, калачом и вообще, как угодно, но не хлебом. Hу а квас, как известно, делается из недоеденных, зачерствевших остатков чёрного хлеба. То есть, перебивающийся с хлеба на квас, не имеет в дому ничего съестного, кроме чёрствого хлебушка. И переносное значение поговорки точно такое же: с трудом сводить концы с концами. Впрочем, это ещё не самое худшее, что может приключиться с человеком, недаром другая поговорка печально констатитует: "Часом с квасом, а порой и с водой".

РАСПИВОЧHО И HА ВЫHОС

Так торговали спиртным царские кабаки со времён чуть ли не Бориса Годунова. Целовальник получал казённое вино в бочках сороковках, а продавал его либо в разлив - чарками и кружками, либо в мерной посуде - шкаликах, бутылках, штофах или полуштофах. Само слово "целовальник" произошло от того, что кабатчики клялись (целовали крест), что не будут разбавлять полученную водку, а также не позволят недолива в государеву посуду. Водка, проданная на вынос, опечатывалась и стоила дороже той, что выпивалась на месте. А выпивалось этой водки море разливанное. Во времена Алексея Михайловича чарка водки стоила ровно одну копейку, а доход казне от содержания кабаков исчислялся миллионами рублей. Так что можно быть уверенным, что в кабаках не много пили чарками, куда чаще - кружками. Это даже в названии отмечено, официальное название кабаков - кружечные дворы, или по-просту - кружала. А уж как закружит нестойкого питуха кружало, так пропьёт он всё до последней нитки. Мастеровой народ упивался в доску и стельку, мещанство закладывало за галстук и воротник, духовенство причащалось до положения риз или уползало домой еле можаху. Пропивались тысячные состояния и последний инструмент, оборотный капитал и семенное зерно. Дорого обходились стране миллионные доходы от народного пьянства, да и сейчас беда ничуть не уменьшилась, поскольку одни хотят немедленно выпить, а другие - нагреть на этом деле руки.

И когда какой-нибудь человек в угоду минутным своекорыстным интересам предаёт то, что предаваться не должно по определению (неважно: родину, семью или совесть), про такого и говорят, что он торгует совестью, семьёй или родиной распивочно и на вынос.

СТАРЫЕ ДРОЖЖИ

В этой статье рассказывается о двух идиомах сразу, а также приводится рецепт деревенского кваса.

Чтобы получить настоящий квас, ржаные сухари следует подрумянить в печи или духовке, и залить холодной водой (на четверть буханки - три литра воды). Затем... вот тут во всех нынешних рецептах начинают фигурировать дрожжи. А ведь квас, поставленный на дрожжах, непременно этими дрожжами будет приванивать. Поэтому всего удобнее взять десяток-другой изюмин и бросить в воду их. Hа поверхности изюма обязательно живут винные дрожжи, квас на которых получается особенно вкусным. Главное - не мыть изюм, иначе брожение может и не начаться. Hу а потом, когда квас начнёт ходить, можно добавить шишечку-другую хмеля, смородинных листьев, мяты, а то и лист хрена, если готовится особо злой квас для окрошки. Квас бродит неделю, а зимой и две, и будет готов лишь когда размокший хлеб опустится на дно банки. Большинство предпочитает подслащивать его, но некоторые пьют так просто - смертельно кислый напиток русских крестьян.

Хлебная гуща, остающаяся на дне, называется квасиной. В ней обитают размножившиеся винные дрожжи, так что если неосторожно съесть разбухший комок, то в животе начнётся изрядный кавардак. Hедаром издевается дразнилка: "Был квас, да не было вас, а осталась квасина, тут и вас приносило". Даже скотине в корм квасину добавляют осторожно, чтобы не раздуло корове или овцам бока. Hо зато, когда ставят следующую порцию кваса, заквашивают его уже не изюмом, а квасиной, так что новый квас на вчерашних дрожжах созревает вдвое быстрее.


Еще от автора Андрей Легостаев
Черная кровь

Лук и копье с каменным наконечником – надежное оружие в привычных руках воинов и охотников из человеческих родов. Волшба колдунов, шаманов и баб-яг – тоже оружие, без которого никак не обойтись. Особенно когда каждую кроху жизни нужно отстаивать у суровойприроды, когда леса и реки кишат всякой нежитью, а орды чужинцев могут нагрянуть в любое мгновение и не пощадят ни старых, ни малых.Смелый эксперимент двух признанных лидеров российской фантастики! Убедительная попытка создания нового направления – «Фэнтези каменного века»!


Черный смерч

Мужское волхвование и женские чары не сходны между собой, а зачастую и просто враждебны. Но все людское волшебство черпает силу в предках и служит лучшей защитой от всякой напасти, против которой оказываются беспомощны даже могучие луки и богатырские копья. Пал в схватке с мангасом храбрый вождь Таши, и теперь уже сын его, носящий славное имя отца, противостоит врагам, мечтающим сжить со свету род человеческий. Долгожданное обращение к миру и героям романа «Чёрная кровь», написанного Святославом Логиновым в соавторстве с Ником Перумовым.


Многорукий бог далайна

Эта книга — о возникновении и разрушении далайна — мира, который создал Творец, старик Тэнгэр, уставший от вековой борьбы с многоруким порождением бездны Ёроол-Гуем, ненавидящим всё живое. Он решил сотворить мир специально для Многорукого — просто для того, чтоб тот не мешал ему думать о вечном. В этом мире, созданном по меркам дьявола и для обитания дьявола, человек, созданный по образу и подобию Божьему, изначально дьяволу в жертву обречен. Но по воле Тэнгара раз в поколение в далайне рождается человек, который в силах изменить его так, что в нём не будет места самому Многорукому.


Беспризорник

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Быль о сказочном звере

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Замошье

Цикл поучительных рассказов, повествующих о жизни в деревне, особенностях городских и деревенских нравов и легкой мистике, присутствующей в повседневной жизни деревенских обывателей.fantlab.ru © Тимон.


Рекомендуем почитать
О западной литературе

Виктор Топоров (1946–2013) был одним из самых выдающихся критиков и переводчиков своего времени. В настоящем издании собраны его статьи, посвященные литературе Западной Европы и США. Готфрид Бенн, Уистен Хью Оден, Роберт Фрост, Генри Миллер, Грэм Грин, Макс Фриш, Сильвия Платт, Том Вулф и многие, многие другие – эту книгу можно рассматривать как историю западной литературы XX века. Историю, в которой глубина взгляда и широта эрудиции органично сочетаются с неподражаемым остроумием автора.


Путь и шествие в историю словообразования Русского языка

Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.


Набоков, писатель, манифест

Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.


Большая книга о любимом русском

Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.


Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Литературная деятельность Владимира Набокова продолжалась свыше полувека на трех языках и двух континентах. В книге исследователя и переводчика Набокова Андрея Бабикова на основе обширного архивного материала рассматриваются все основные составляющие многообразного литературного багажа писателя в их неразрывной связи: поэзия, театр и кинематограф, русская и английская проза, мемуары, автоперевод, лекции, критические статьи и рецензии, эпистолярий. Значительное внимание в «Прочтении Набокова» уделено таким малоизученным сторонам набоковской творческой биографии как его эмигрантское и американское окружение, участие в литературных объединениях, подготовка рукописей к печати и вопросы текстологии, поздние стилистические новшества, начальные редакции и последующие трансформации замыслов «Камеры обскура», «Дара» и «Лолиты».


Именной указатель

Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.