Кудесник - [85]
— Вы уже знаете все, что я хотела вам рассказать. Тем лучше, — холодно выговорила Иоанна. — Но дело не в рассуждениях; теперь и нечего изощряться в чтении морали. Как намерены вы теперь действовать и что требовать от графини Зарубовской? Конечно, имя, от вас отнятое… Но затем, какую сумму?
— Вы с ума сошли!.. — крикнул Алексей.
— Нет, не я, очевидно… Но прошу вас успокоиться волей или неволей и отвечать мне на мои вопросы… Что вы потребуете?..
— Я потребую прежде всего… и не у графини Зарубовской, а у графини Ламот и ее приятеля, ей вполне подчиненного, чтобы они немедленно, сейчас отдали мне ребенка. Слышите. Через час или два я должен свезти ребенка к матери.
— Положим… Мы вам его отдадим живьем, и вы его свезете к матери… Потом, скажите, что будет. Ну-с? — иронически рассмеялась Иоанна.
— Потом… После этого, если Софья Осиповна захочет, раскаявшись, возвратит мне отнятое…
— Она не дура… Она из тех женщин, которые пользуются глупостью других. Раз ребенок будет у нее — она попросит вас вежливо и даже, вероятнее, невежливо удалиться из дома.
— Тем хуже для нее и, разумеется, для меня. Но зато я выеду из России, как приехал, — честным человеком. Итак, извольте сейчас ехать к Калиостро и убедите его, что другого исхода нет. Если он откажется загладить проступок, сделанный моим именем, то я явлюсь сам требовать ребенка. Если он и мне лично откажет и будет сочинять всякие басни, то я его убью.
— Вы кончили?.. — тихо и нетерпеливо спросила графиня.
— Кончил.
— Слава Богу. Теперь слушайте меня. Все, что вы говорили, — вздор! Все, что вы желаете, и притом воображаете еще, что можете у нас требовать, только глупо и глупо. Но главное не в этом, а главное в самообольщении, в самообмане. Вы должны делать, что я вам прикажу, а не мы будем вам повиноваться. Вы у меня в руках, а не я в ваших. И вот поэтому я вам приказываю теперь собираться и выезжать из Петербурга господином Норичем и без состояния. Коль скоро вы не желаете его получить и делиться с нами, а желаете наделать ряд глупостей, то уезжайте, а мы уже сами с графом Калиостро получим что-нибудь.
— Сами! Одни! Но моим именем, конечно! — презрительно усмехнулся Алексей.
— Разумеется… Ну-с… Итак повторяю вам, выбирайте и решайтесь. Если вы не поедете к графине требовать имя и состояние, то собирайтесь немедленно и выезжайте из Петербурга. Я вам это приказываю!
И синий взгляд красавицы как зарница вспыхнул из-под темных бровей и озарил бледное лицо. Никогда Иоанна не была так эффектно хороша собой, как в эти мгновения пылкого гнева, едва сдерживаемого самовластной женщиной.
— Вы приказываете? — произнес Алексей почти недоумевая и относительно спокойным голосом.
— Да.
— Вы! Мне?..
— Да!! — резко воскликнула Иоанна на всю горницу.
— Бросимте шутки!.. Ну-с… Скорее ступайте к Калиостро! Скорее…
Алексей встал и произнес все это быстро, решительно, но без гнева, а просто как человек, которому надоела пустая болтовня. Графиня почти истерически расхохоталась и, поднявшись также со своего места, скрестила руки на груди и приблизилась к Алексею вплотную…
Иоанна стала перед ним, грудь с грудью, на полшага расстояния и, улыбаясь страшной улыбкой, смотрела своим сверкающим взглядом прямо ему в глаза…
Так подходят к человеку, чтобы поразить его, ударить, смять, раздавить, убить каким-нибудь одним словом…
— Поезжайте требовать все или выезжайте тотчас из Петербурга! — произнесла она отчетливо, но едва-едва шевеля хорошенькими тонкими губками, как делывала только в минуты кокетничанья на балу с поклонниками или на свидании с возлюбленными. — Если вы сейчас не исполните того или другого моего приказания, то вечером вы будете в крепости, в каземате… Вы русский подданный, и вас не вышлют за границы государства… Вы не верите мне, малоумный рыцарь, ратующий во имя каких-то бессмысленных правил нравственности и чести? Вы не верите, что я вас посажу в крепость. Одним моим словом…
Алексей был поражен не столько словами этой женщины и угрозой, сколько той уверенностью, которой дышал тон ее голоса и всякая черта красивого и зловещего лица.
— Не понимаю… — проговорил он тихо, но с тревогой на сердце. — «Ведь это не женщина, — будто шептал ему голос, — это дьявол в образе женщины стоит перед тобой. А он все может!»
— Наказуется ли русский да и всякий подданный, — отчетливо произнесла Иоанна, — за обман и за поднятие на смех своего монарха. Полагаю, что наказуется, господин Норич. Зачем же вы, по малоумию и детской опрометчивости, подняли на смех русскую императрицу, вас обласкавшую, обманули ее самым низким образом.
— Я… — пролепетал Алексей, слабея и задыхаясь под змеиным, будто сковывающим его члены взглядом Иоанны.
— Письмо королевы Марии Антуанетты и патент на звание мушкетера — подложные, Вильетом писанные и подделанные…
— Что-о?! — закричал Алексей, пошатнувшись.
— Подложные! Одно слово французскому посланнику- и, конечно, нас с Вильетом вышлют из Петербурга, а вас немедленно арестуют и…
Иоанна не договорила: две руки схватили ее за ворот платья и душили… Она рванулась, отскочила на шаг, но обезумевший человек повис на ней, оборвал ей ворот, обнажив грудь до плеча, и душил… Иоанна через силу отчаянно закричала на весь дом…
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
1705 год от Р.Х. Молодой царь Петр ведет войну, одевает бояр в европейскую одежду, бреет бороды, казнит стрельцов, повышает налоги, оделяет своих ставленников русскими землями… А в многолюдной, торговой, азиатской Астрахани все еще идет седмь тысящ двести тринадцатый год от сотворения мира, здесь уживаются православные и мусульмане, местные и заезжие купцы, здесь торгуют, промышляют, сплетничают, интригуют, влюбляются. Но когда разносится слух, что московские власти запрещают на семь лет церковные свадьбы, а всех девиц православных повелевают отдать за немцев поганых, Астрахань подымает бунт — диковинный, свадебный бунт.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.