Кудесник - [43]

— Каким образом, Алек?

— Я застрелюсь…

— Ах, если бы я верила этому!.. Если бы могла верить! — воскликнула Эли с глубокой грустью. — Но я не верю…

— Поверите… Но будет поздно тогда.

— Не верю, что… поверю! Ну, а теперь прощайте. Поздно уже…

И этот деспот в образе юной светловолосой полудевочки с наивно ласковым взглядом тихой, робкой походкой побрел из гостиной, оставив Алексея в тревоге.

«Да, я вижу… Я чувствую, какой это ответ! — подумал он, выходя из дома маркизы. — И завтра в эту пору меня, конечно, уже не будет на свете».

XXV

Франция в конце XVIII века, накануне почти единственной в истории социальной грозы и политического шторма, представляла из себя разлагающийся и распадающийся на части труп организма, давно покончившего счеты с жизнью. В подобной мертвечине, как человеческой, так и государственной, должна неминуемо зарождаться всякая тля, отвратительная и вредная.

И вот в этом блестящем и позлащенном снаружи, но гнойном внутри государственном организме накануне разгрома всего векового строя его естественно народилась в его высшем слое, среди представителей древнейшей в Европе феодальной аристократии такая личность, как госпожа Реми — содержательница притона воров и убийц, но в то же время и графиня Ламот, блестящая красавица, танцующая в одном менуэте бок о бок с членом королевской семьи. Да, эта женщина была порождением этих дней, исключительных, едва понятных дней страшной эпохи, когда, по выражению одного мыслителя, два брата, Иафет и Хам, убили Сима, мстя ему за его вековые злодеяния. И Бог не проклял их, как когда-то проклял братоубийцу Каина. Они были и не правы, и не виноваты.

Красавица с пепельными волосами, голубыми глазами под черными бровями была именно образчиком этих смутных дней, этого общества, которое было накануне своего издыхания. В иные дни и в иной стране эта женщина была бы, конечно, чем-нибудь другим, а здесь теперь все дары природы, все таланты, данные ей от Бога, стали орудиями дьявола. Красота, ум, очаровательная наружность, сила воли, твердость духа, предприимчивость и страстность натуры — одним словом, «искра Божья» в душе — все это если не было зарыто ею в землю, как талант раба в притче Иисусовой, то было в руках ее страшным талантом, приносившим барыш сторицей, но барыш этот был данью сатане, а не Богу.

Лет за двадцать пять назад, в парижской главной городской больнице, именуемой Hôtel-Dieu, умер в отделении чернорабочих и бродяг барон Де Люз де Сен-Реми де Валуа. Последняя фамилия говорила очень много, напоминая о династии, веками пребывавшей на престоле феодальной Франции. Действительно, барон, умерший рядом с бродягой, умиравшим от голода и нищеты, и около каменщика, разбившегося при падении с лесов, был потомок не очень древнего, но знатного рода. Его предок был побочным сыном короля Генриха II. Барон был последний в роде и умер в больнице в качестве бесприютного шатуна.

Но в это время в Шампани, в маленьком городишке Бар, оставались на свете две маленькие девочки — двух и четырех лет — круглыми сиротами, без средств к жизни и без родни. Эти две крошки девочки, поражавшие всякого своей красотой, были последние баронессы Сен-Реми Валуа. Нашлись добрые люди, прельщенные, вероятно, прелестными глазками и личиком этих крошек, которые занялись их судьбой. Обе малютки были отправлены в Париж и отданы на воспитание в один из лучших монастырей — в Лоншанский, помещавшийся в окрестностях Парижа. Но этот монастырь, или, лучше, этот институт, где всему учили монахини, где была своя начальница, аббатиса, был, вероятно, слишком близок от сердцевины разлагающегося политического трупа. Близость Парижа и издыхающей старой Франции занесла, вероятно, и в его стены ту заразу, которая шла и от предместий Св. Антония, и от Версаля и Марли.

Две девочки, помещенные в монастырь, считались первыми не столько по происхождению, сколько по красоте своей и в особенности по страстности огневой природы. Обе сестры, хотя между ними и было два года разницы, казались близнецами — настолько были похожи одна на другую и лицом, и наклонностями, и даже мельчайшими чертами характера. Тринадцать лет пробыли в монастыре молоденькие баронессы Валуа. Когда одной было 15 лет, а другой уже 17, обе они уже смущали начальницу и многих монахинь-надзирательниц. Упрямство, своеволие, дикая решимость на все в этих юных существах были поистине поразительны.

— Что из них выйдет? Что с ними будет? — часто говорила с искренним участием начальница.

— Не сносить им обеим счастливо своих буйных голов! — говорили и все монахини-воспитательницы.

Наконец однажды случилось хотя и совершенно невероятное происшествие, но оно никого не удивило в монастыре. Все будто ожидали чего-либо подобного. Две синеокие и чернобровые красавицы девушки, почти девочки, исчезли из монастыря сразу, как бы волшебством, будто провалились сквозь землю. Их видели в полдень гуляющими вместе, как всегда обнявшись, по дорожке сада. Часа в два их хватились, но их нигде не было.

В тот же день, вследствие доклада начальницы самой сестре короля, или madame Royale, как ее звали, как покровительнице Лоншанского монастыря, вся полиция парижская, все стражники — все было поднято на ноги. Но двух беглянок, самовольно отлучившихся или насильственно похищенных, не было нигде. Никто их не видел, не заметил, не встретил, а между тем эти две девочки были слишком красивы, чтобы кто-либо из встречных не обратил на них особенного внимания. Это исчезновение произвело панику в монастыре. Все были убеждены, что девочки были убиты и зарыты в землю. И только год спустя начальницу монастыря уведомили, что две юные баронессы Валуа снова появились в своем родном городке Баре. Действительно, сестры тайно бежали из монастыря и до дерзости предприимчиво сумели вдвоем, почти без денег, проехать половину Франции, чтобы вернуться на родину.