Кудесник - [36]
— Недурно!.. Этим можно легко убить человека.
— Убить человека всем можно, милая Роза, и этот тяжелый замок — одно из самых плохих орудий. Вот это будет получше.
И красавица, едва заметно усмехаясь, подала старухе пузырек с какой-то желтоватой жидкостью.
— Помните только, что сначала не более ложки, а потом удваивайте порцию с каждым разом.
— И в три дня будет готов?
— В три дня не будет готов, а в неделю — наверное… — усмехнулась красавица.
— А если, madame Реми… Если они доктора позовут. Он даст противоядие.
— Нет. Он даст лекарство от выдуманной им болезни. А оно не поможет.
Заперев шкаф и отпустив старуху, молодая женщина позвала ожидавшего ее тучного пожилого человека с красноватым лицом и отвратительным выражением во взгляде маленьких серых глаз. Он, сопя и ни слова не говоря, полез в карман, достал оттуда мешочек, развязал его и высыпал на стол несколько горстей червонцев.
— А!.. — странно произнесла госпожа Реми, и взор ее блеснул. — Спасибо, милый Канар, mon petit canard… мой маленький утеночек… Вы не чета другим моим слугам. Вы всегда с радостной новостью. У вас меньше слов, а больше дела.
Красавица протянула руки к кучке монет, тускло сиявшей на столе от сумерек, хотела тронуть несколько золотых, но вдруг отдернула руку и пригнулась ближе к столу.
— Что это?!.. — выговорила она, наклоняясь, и легкая гримаса немного исказила ее лицо.
— Что? — произнес лениво и как бы сонным голосом Канар.
— Мне кажется, на нескольких монетах… да… положительно… кровь…
— Может быть… — тем же сонным голосом произнес Канар. — Не мыть же мне их. Я не прачка…
— Да, но хоть предупредите… Это гадко, противно… Отчего это они испачканы…
— Право же, не знаю… Может быть, от рук…
— Вы мне, Канар, на днях будете нужны.
— Рад служить, госпожа Реми. Когда прикажете?
— Приходите сюда через четыре дня.
— Ради грабежа… или ради… устранения?.. — улыбнулся отвратительной улыбкой этот краснолицый человек.
— Ради устранения! — рассмеялась госпожа Реми. — Прелестное слово. Да, надо устранить помеху в виде мужа.
— Вашего мужа? — удивленно выговорил Канар.
— Вы с ума сошли! — воскликнула красавица, но тотчас весело рассмеялась. — Мой в качестве мужа давно умер, а как обыватель этой планеты мне не мешает. Нет, не моего мужа, а другого мужа. Я вам тогда скажу. Прощайте.
Госпожа Реми, оставшись одна, улыбаясь собрала золото, завернула в платок и затем начала одеваться…
XXI
В тот же вечер в центре Парижа, неподалеку от Лувра, в большом доме, тоже походившем на маленький дворец, все окна ярко горели огнями, а по прилегающим улицам и на дворе двигались, подъезжая и отъезжая от главного подъезда, целые вереницы экипажей. Дом этот, или hôtel, как зовут парижане большие и богатые частные дома, принадлежал придворному сановнику принцу Субизу.
Уже 70-летний старик, фельдмаршал, бывший министр, принц два раза в году давал балы, на которых всегда появлялись король, королева и все члены королевской фамилии, а за ними, конечно, и вся знать. Бывать в числе приглашенных принца-фельдмаршала служило как бы знаком отличия и рекомендацией. Переступавший порог этого полудворца тем самым как бы приобретал право бывать в домах всей аристократии.
Сам принц был любезный и приветливый старик. Когда-то, в юности, он был адъютантом Людовика XV и носил прозвище Сердечный Друг Короля. Вместе с тем за всю свою жизнь он был приятелем всех фавориток покойного короля, близкий друг госпожи Помпадур, а затем наперсник сменившей ее знаменитой Дюбарри. Через брак его дочери со знаменитым принцем Конде аристократ древнего происхождения вторично и ближе породнился с королевской семьей.
Богато убранные залы и гостиные отеля принца скоро переполнились густой толпой всего, что было самого блестящего в Париже. Король, все члены королевской фамилии присутствовали на бале, а вместе с ними были тут же десятки лиц, оставшихся бессмертными в истории и в летописях Франции. Тут были принцы Конде и Конти, герцогини Шеврез и Лонгвиль, графиня Ламбаль, герцоги Шуазель и Монморанси и другие. В числе гостей были тут и полудуховные лица, кардиналы и аббаты, но не в своей, им полагающейся по званию одежде, а в обыкновенном светском платье. В красивой кардинальской одежде, но не самой парадной присутствовал только один папский нунций.
Кроме старинного дворянства были тоже и известные лица из недавно вышедших в люди, вроде Неккера, и, наконец, в числе приглашенных гостей попадались чужеземцы: английские лорды с семьями, итальянские принчипе и испанские гранды.
Гостиные были переполнены сплошь. В большой зале шли танцы. Повсюду говор толпы гостей сводился только к одному вопросу, «почему королевы нет на бале». Многие утверждали, что Мария Антуанетта нездорова: другие уверяли, что она не приехала вследствие своей давнишней ненависти, загадочной и необъяснимой, ко всей семье Роганов, а в особенности к знаменитому страсбургскому епископу, кардиналу Рогану. Эти толки и пересуды имели некоторое основание. Родственник принца Субиза, прямой потомок знаменитого дома Роганов Людовик, присутствовал на бале и был несколько смущен, как бы сознаваясь внутренно, что королева из-за него не почтила бал Субиза своим присутствием.
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
1705 год от Р.Х. Молодой царь Петр ведет войну, одевает бояр в европейскую одежду, бреет бороды, казнит стрельцов, повышает налоги, оделяет своих ставленников русскими землями… А в многолюдной, торговой, азиатской Астрахани все еще идет седмь тысящ двести тринадцатый год от сотворения мира, здесь уживаются православные и мусульмане, местные и заезжие купцы, здесь торгуют, промышляют, сплетничают, интригуют, влюбляются. Но когда разносится слух, что московские власти запрещают на семь лет церковные свадьбы, а всех девиц православных повелевают отдать за немцев поганых, Астрахань подымает бунт — диковинный, свадебный бунт.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.