Куда ведет Нептун - [6]

Вообще-то Васька никогда не знался с девочками. «Бесовское племя», — ворчал дьячок Феодосий, который обучал алфабиту. Но с этой круглолицей, щекастой девицей даже забавно было. Хряк у нее хрякает. А у цапли — право, смешно! — цаплята. И как по лестнице вскарабкалась! Ничего не боится. На всякий случай он слегка щелкнул ее по затылку: не забывайся, с кем дело имеешь.

— А теперь я тебя, можно?

— Но-но! — Васька принял неприступную позу, твердо обозначив границу дозволенного в их отношениях.

— У нас дома, — задабривала девочка, — есть брусничная вода, вишня в патоке и малиновый морс. Вку-у-усный!

— Богато живете.

— Богато. Я тебе всяких сладостей дам, когда к нам придешь.

— Я сластей не люблю, — мужественным голосом молвил Васька. — Я квашеную капусту люблю.

— С яблоками?

— С грушами.

Девочка помолчала.

— А у тебя еще какие голуби?

— Пара воркунов. Трубач.

— Он трубит?

Ну, девица! Пристало мочало. Но все разговор о голубях, не о вишневой патоке. И Васька объяснил:

— Трубач хвост трубой держит. А вертун, кто его еще турманом зовет, вертится на лету. Иногда через хвост, а то и через крыло. А египетский голубь хохочет. Как мужик.

Нянька Савишна позвала обедать.

— А у Васи есть голубь египетский, — кинулась Таня к отцу. — Он, как мужик, хохочет.

Анна Егоровна, Васина мачеха, заметила:

— Василий, ты бы учил барышню чему путному.

Мальчик потерял мать совсем маленьким. Его воспитала нянька Савишна. Анна Егоровна появилась в доме год назад. Отец побаивался ее, ни в чем не перечил и сыну наказал строго-настрого жаловать мачеху. Савишна сокрушалась — сыр калача белее, а мать мачехи милее. Щеки, лоб, подбородок у Анны Егоровны в самом деле напоминали пышные калачи.

Василий Парфентьевич пристукнул липовой ногой:

— Наливай супу, Савишна.

Ели куриную похлебку с лапшой, запеченного в тесте карпа. На третье Савишна подала вишню в патоке со сливками.

Пообедавши, Кондырев вылез из-за стола, еще раз присоветовал другу ехать за правдой в первопрестольную.

На прощание Вася подмигнул девочке:

— А что, наша вишня не хуже вашей?

— Ты мне в другой раз покажешь голубя, что хохочет, как мужик?

Спозаранку Василий Парфентьевич встал за бюро из карельской березы, ключиком в форме сердечка открыл ящик, выдвинул столешницу.

Гусиные перья наточены, чернила приготовлены.

Катал новую челобитную.

Да, поместье его невелико. Дворов тридцать. Но род, какой род! Дальний предок, Иван Васильев Прончище, прибыл на службу к великому князю Иоанну III в 1488 году — вот бумаги, целехонькие. Иоанн III велел приставить к фамилии буковку «в». То был первый в роду Прончищев. Сыновья его служили государю Иоанну IV, и им была пожалована вотчина в Калужской провинции — Богимово да Торбеево.

А внуки? Один из них был послом у шведского короля Густава-Адольфа, другой был послом у крымского хана. Звали его Осипом Яковлевичем, удостоился чина думного дворянина. Еще один Прончищев служил в разных приказах, участвовал в Земском соборе и дошел до чина окольничего. Прончищевы были приближены к царевне Софье. Да и сам Василий Парфентьевич, младший отпрыск, не посрамил фамилии в азовских походах Петра, в полтавской баталии.

Перо скоро бежит по бумаге, яростное, взывающее к справедливости.

«Сим нижайше изъявляю желание возыметь действия на неправедные поступки дворянина Кривова…»

Разве о себе хлопочет Василий Парфентьевич? О сыне. Отрочество знает свой предел — год, от силы два погоняет голубей, а там отечество призовет. А за душой что? Пребедная деревенька, бесславье дворянского неустройства, звание — мелкопоместный. Сам Василий Парфентьевич не гнушается в страдную пору идти за сохой и бороной. Деревяшку привязывал к лаптю, дабы нога не проваливалась в сырой, суглинистой борозде. Посмотришь со стороны — крестьянин: рубаха посконная, пот струится, на ладонях пузыри. Верно говорят: нужда и богу научит молиться. Прончищев не хотел сыну наследовать нужду.

Кликнул Савишну. Сухие ручки на фартук замочком сложены, черным платком повязана.

— Готовь снедь. В Москву еду. Ваську с собою беру.

ТЕАТРУМ

Колокола всех «сорока сороков» наполняли небо медным, долго не утихающим гудом. Когда рядом с Гостиным двором спросонья, поначалу как бы прокашливаясь, бухал колокол ближней церкви, стекла в оконницах отзывчиво дзинькали.

Отец с утра убегал в приказы, а Ваське полная воля.

Из самой древности вспорхнул двуглавый орел на Спасские ворота. Из прохода, как в трубу, дул ветер, поднимая полы кафтана. Слепил позолоченной медью девяти своих главок Благовещенский собор. Оружейная палата, Кутафья башня, Троицкое подворье, соборная церковь Блаженной девы Марии, двор Годунова… Васька ходил по кремлевским площадям, дивился увиденному, не веря, что все это можно сотворить руками.

Отец вернулся в Гостиный двор с высоким, долголицым господином.

— Знакомься, сын. Иван Родионович Челюскин. Из Перемышльского уезда.

Вася поклонился в пояс.

— Стряпчий, он же законник, он же ходатай по делам обиженных вдов, бедствующих солдат, а также малолетних недорослей, влекомых к добрым помыслам, — назвался калужский господин. Лицо его было побито оспой, косица, подвязанная черной ленточкой, лежала на спине, большие уши шутовски оттопыривались. — Один бегаешь по городу?