Кубула и Куба Кубикула - [2]
Наелись детишки досыта — и в постель. А медвежатник наелся вполсыта и сел к очагу. А медведь только червячка заморил и стоит. Язык высунул и на Кубов мешок так жадно смотрит, что медвежатник рассердился:
— Ах ты, ненасытный! Мне это больно накладно: что где хорошего, сейчас слопаешь! Ничего тебе не дам! Ничего!
Ну, понятное дело, дал. Оставались у него от лучших времён две свиные колбасы да одна кровяная. Хам, хам, хам — и всё у Кубулы в животе. Съел медведь, и стало у него на душе так весело, хоть совесть маленько зазрила.
— Куба Кубикула, — говорит, — а осталось у тебя в сумочке ещё что-нибудь?
— Осталось ли, нет ли, молчи и спи, — ответил Куба.
Но Кубула томился — сна ни в одном глазу. Тут медвежатник почесал себе подбородок и сказал:
— Пора начинать с медвежьим Барбухой.
Сел поудобней у огня, прислонился спиной к наковальне, положил Кубулову голову к себе на колени и, почёсывая озорника за ушами, начал:
— Дорогой мой Кубула! Родился раз в лесу медведик, по имени Миша. Страшный был грязнуля и непоседа. Спать ложился поздно, и сколько, сударь мой, уговаривать его приходилось, чтоб он чего-нибудь поел! Пуще всего любил он у пчёлок мёд отнимать и так и ходил — весь в меду. Все волосики в комки и в кисточки склеены: вид прямо страшный. Папа хотел его причесать, а парнишка залез на сосну и вниз — нипочём. Что делать? Напустили на него медвежьего Барбуху. А знаешь, кто такой Барбуха? Это медвежье страшилище. У Барбухи, голубчик ты мой золотой, голова как у шершня, вмето когтей у него жала, а шуба из дыма. Куда Барбуха ни придёт, там всюду страшная вонь, будто трава горит. Само собой, медведей от такого чада оторопь берёт, и они так кашлять начинают, не приведи господи!
О Барбухе лучше помалкивать — да коли с парнем сладу нет, что папе и маме делать? Взялись они за лапки и закричали в лес:
«Барбуха! Барбуха! Прижги нашему озорнику окорока… Хватай его! Мы без тебя никак с ним не справимся!»
И ещё кричат:
«Гром и молния! Гром и молния!»
И только крикнули в третий раз, стоит Барбуха прямо перед ними. По всему лесу, милый Кубула, пошёл этот самый смрад. Миша задрожал, да и старому не по себе.
«Где этот паршивец?» — страшилище спрашивает.
И Миша тут же съехал с дерева вниз, даже брюшко себе поободрал.
Зарекается безобразничать, но ничего не поделаешь: надо к ручью идти, умываться. Ладно, пошли они к ручью. Только Миша на что уж проказник был, а зажал себе нос, чтоб вонючку этого поменьше чуять, а сам думает, как бы его околпачить. Смешно его слушаться, да и в воду лезть больно неохота. А как же постираться-то?
«Постираться? — подумал Миша. — Вот-вот! Постираю, как прачки деревенские!»
С этой мыслью залез он в кусты, снял шкуру. И бросил шубку свою в воду.
Шкура плавает, переворачивается а Миша в кустах хохочет.
Да плохое вышло веселье! Разве страшилище и родителей проведёшь?
Барбуха слышит смех, мама слышит смех, и папа тоже что-то слышит.
Подходят они к ручью и, понятное дело, сразу видят — это не Миша купается, а только шуба его. И тут-то, сударь мой, началось. Барбуха как разьярится, как все жала выпустит да как начнёт на парнишку, на голенького-то, наступать. Совсем уж начал жалить, да тут я — Куба Кубикула — подоспел. Стало мне его жалко, я и закричал:
«Гром и молния! Барбуха, коптилка старая, скорей, скорей напустись на двух медвежат-дьяволят! Они там птичьи яички на дуплистом вязе обирают!»
Барбуху так всего и передёрнуло, он не знал, куда кинуться. Когда яйца у птичек обирают, он шибко не любил. Постоял минутку, потом хвать Мишину шубку — и поминай как звали. Страх какой! До сих пор слышу как зашипело, когда страшилище в воду бухнулось. А дальше ничего не помню. Мне от этого Барбухи тошно сделалось, а медведи горько плакали. Сдаётся только, хотел Миша свою шкуру искать. Поклялся во что бы то ни стало найти.
Вот и всё, Кубула. И не то чтоб я собирался Барбуху звать, а только — попадись ты к нему в лапы, он бы тебе показал!
Кубула затрясся весь и говорит:
— Ой-ой-ой, Куба Кубикула, меня прямо жуть берёт. Ты тут всякие страсти выдумываешь, а ежели другой-то человек — маленький медведь, так ведь ему боязно. В лесу я бы не испугался, а здесь и впрямь Барбухой разит… А что, нашёл Миша свою шёрстку-то? Ну, скажи, что нашёл!
На это Куба Кубикула ничего не ответил: сделал вид, будто спит.
БЫЛО ДЕВЯТЬ ЧАСОВ — ТЬМА, НОЧЬ. Медведям — ну, прямо благодать. Это хорошо, да вот в кузнице очаг не совсем погас и от тлеющих углей дым подымался. Это Кубуле по вкусу. Встанет он, подойдёт на цыпочках к дверям и задремлет на минутку. Только на малую минуточку, а потом опять встаёт, и опять слышно — постукивают коготки. Стал у огня, смотрит на красный уголёк, пока слёзки из глаз не побегут. Потом уснёт, потом опять проснётся, — нынче ему что-то не по себе. Наконец положил голову на передние лапки и задремал. А пока он клевал носом, вдруг тихонечно, ну совсем незаметно, дверь отворяется, и входит Барбуха. Тут как тут! У Кубулы душа в пятки, язык еле ворочается.
— Гром и молния! — говорит он. — Ступай, страшилище, на тех гадких, противных медведей, что птичек кусают! Уходи, уходи сейчас же!
