Кубинские сновидения - [42]

– Плохо, – сочувственно отозвался отец.

Позже отец заглянул в энциклопедию и прочитал про манихеев. Оказалось, что, наоборот, они считали, будто мир и все сущее создано греховными силами и единственный путь бороться с ними – это аскетизм и очищение. Когда я сказала Максу об этом, он пожал плечами и ответил: «Это тоже неплохо». Макс вообще терпимый парень.

Мне нравится, как проходят концерты Лу Рида, всегда такие непредсказуемые. Никогда не знаешь наперед, что он выкинет. У Лу около двадцати пяти личин. Мне он нравится, потому что поет о тех людях, о которых больше никто не поет, – о наркоманах, трансвеститах, бродягах. Когда мы говорим обо всех этих проблемах по ночам, Лу подшучивает над своими вторыми «я». А у меня такое чувство, будто я заново рождаюсь и умираю каждый день.

Я ставлю пластинки Лу, и Игги Попа, и новой группы «Рамонес», когда рисую. Мне нравится их энергия, их страсть, их невероятно отточенная гитарная игра. Это как атака, облеченная в художественную форму. Я пытаюсь передать то, что слышу, с помощью красок, объема и линий, которые шокируют людей, словно говорят им: «Эй, мы тоже здесь, и то, о чем мы думаем, имеет значение!» или чаще просто: «Пошел ты!» Максу «Рамонес» нравятся меньше, чем мне. Думаю, он более консервативен. Ему трудно быть грубым, даже с людьми, которые этого заслуживают. Не то что я. Если мне кто-то не нравится, я этого не скрываю. Это единственное, что у меня есть общего с матерью.

* * *

Мои родители в общем-то не любят музыку. Вся их коллекция пластинок состоит из «Лучших хитов Перри Комо», двух альбомов Герба Альперта с группой «Тихуана Брасс» и «Элвин и «Бурундуки» поют свои любимые рождественские гимны» – эту пластинку они купили для меня, когда я была маленькой. Недавно мама купила альбом патриотических песен Джима Наборса в честь двухсотлетия страны. Не понимаю, кто после Вьетнама и Уотергейта захочет слушать «Боевой гимн Республики»?

Четвертое июля мне всегда нравилось из-за фейерверка. Я ходила вниз по Ист-Ривер и наблюдала, как над буксирами загораются огни. Салют был похож на огненное кружево. Но вся эта суета из-за двухсотлетия меня бесит. Мама в течение нескольких месяцев ни о чем другом говорить не может. Она купила вторую кондитерскую и собирается продавать трехцветные кексы и марципанового Дядю Сэма. А еще яблочные пироги. Она уверена, что может бороться с коммунизмом из своей булочной.

В прошлом году она вступила в дружину из-за какого-то извращенного чувства гражданского долга. Моя мать – ростом четыре фута одиннадцать с половиной дюймов и весом двести семнадцать фунтов – патрулирует по ночам улицы Бруклина в обтягивающей форме, бряцая таким количеством металла, что им можно было бы сокрушить древнегреческое войско. Она взяла себе манеру крутить дубинкой перед зеркалом, потом шлепает ею по ладони, этак размеренно, угрожающе как копы в фильмах. Мама огорчается, что полицейское управление не выдало ей пистолет. И правильно. Если ей дадут еще и пистолет, я быстренько смотаю из штата.

С ней тут один дурацкий случай вышел. Она вдруг стала разговаривать с абуэло Хорхе. Он дает ей советы в бизнесе и подсказывает, кто ворует у нее в кондитерской. Мама говорит, что абуэло следит за мной и все ей докладывает. И кто же он в таком случае? Патрульное привидение? Мама боится, что я занимаюсь любовью с Максом (а это не так), и таким образом пытается приструнить меня.

Максу моя мама нравится. Он говорит, что она страдает от «властного характера».

– Ты считаешь ее неудавшимся тираном? – спрашиваю я.

– Больше похожа на озабоченную богиню, – поясняет он.

Родители Макса разошлись еще до того, как он родился, и его мать убирает комнаты в мотеле за мизерную плату. Думаю, моя мама должна казаться ему экзотикой по сравнению с его собственной.

Но на самом деле никакая она не экзотика. Мама готовит еду, которую могут есть только жители Огайо, вроде желе с прессованным зефиром или блюда по рецептам из журнала «В кругу семьи». А еще она норовит жарить на углях все, что попадается ей под руку. Потом мы сидим вокруг костра во дворе за нашим складом и молча пялимся друг на друга. На что это похоже? Неужели это и есть американская мечта?

А еще хуже по праздникам. Мама поднимается ни свет ни заря и тащит нас по магазинам, чтобы заполнить пластиковые холодильники на День Благодарения, как будто мы умрем с голоду прямо здесь, на Пятой авеню. В Новый год она сидит перед телевизором и комментирует каждую колесницу на «Параде роз». Я думаю, она мечтает сама спонсировать одну из них. Может, что-нибудь вроде большого горящего портрета Вождя.

Макс мне льстит, но не грубо. Он говорит, что ему нравится мой рост (пять футов восемь дюймов), и мои волосы (черные, до талии), и белизна кожи. У него рот как маленькая сауна, горячий и влажный. Когда мы танцуем медленный танец, он прижимает меня к себе, и я чувствую твердое у своих бедер. Он говорит, что я могла бы хорошо играть на бас-гитаре.

Макс знает об абуэле Селии, о том, что она разговаривала со мной по вечерам и что вот уже несколько лет, как мы потеряли контакт. Макс хочет поехать на Кубу и разыскать ее, но я рассказываю ему о том, что случилось четыре года назад, когда я сбежала во Флориду и мои планы повидать бабушку рухнули. Интересно, чем сейчас, вот в эту минуту, занимается абуэла Селия?