Кубатура яйца - [8]
На самом же деле каждый живет по-своему, — если складывать безработного с Рокфеллером, получается чепуха, а не статистика, но я пытаюсь рассказывать о подробностях чужих жизней — в них все важно. Да, едва не забыл одну из таких подробностей: поздней осенью, в День благодарения, едва ли не каждая американская семья — практически без исключений, опираюсь здесь и на собственный опыт — ест жареного индюка. В не густо заселенной индейцами и еще не колонизированной Америке когда-то стаями водились дикие индюки. Первые переселенцы из Европы вдохновенно били их сапогами, палками и чем придется, да так усердно, что дикие индюки не сохранились даже в виде музейных чучел. Но выжили эмигранты, питавшиеся индюшатиной — первым даром незнакомого континента. Когда в 1776 году шли дискуссии о гербе новорожденных Соединенных Штатов, Бенджамин Франклин настоятельно предлагал, чтобы американским национальным символом стал дикий индюк. Но — ничего не поделаешь — в геральдическом соревновании победил белоголовый орел, а дикому индюку было уготовано место на этикетке восьмилетнего кукурузного виски, выпускаемого в штате Кентукки. Что ж, орел так орел, — был бы полет его разумен и благороден. Я не умею различать индюшиных и орлиных яиц, но пускай все они сохраняют в своей овальности беспрерывную жизнь. Ведь если то и другое яйцо изувечить, придав им форму куба, то они, согласно рекламе, замечательно впишутся в современные интерьеры, но будут мертвы и бесплодны. Думаю, что Америке это не нужно; люди обладают здесь рациональным умением строить и разрушать, обретать и терять, финишировать и стартовать, по сто раз начиная все сначала, «ab ovo» — «от яйца».
…В маленьком городишке хлебородного штата Канзас, где у шоссе стоят домовитые, наполненные элеваторы, а люди, если они студенты, приходят сюда из хлопотливой Америки подучиться и возвращаются в Америку работать в очень высоких и деловых домах, — многое можно увидеть и обсудить, потому что все здесь на виду. «Вот поедете вы в Нью-Йорк, — говорили мне, — в наш всеобщий проходной двор. Там все суматошнее и по-другому. Но не ограничивайтесь Нью-Йорком, у вас и так много пишут о нем, у нас тоже о нем пишут немало. Это ведь „найс плейс ту визит“ — „славное местечко для посещения“, не больше. Заезжайте в Нью-Йорк и возвращайтесь сюда пожить — в Лоуренсе слышно, как по утрам разбивают над сковородами яичную скорлупу. Мы не обо всем еще переговорили, вы же сами чувствуете, что разговоры только лишь начались…»
Странные города Нью-Йорка
Очень интересно странствовать по маленьким американским городам. Это вовсе не провинциализм; само понятие провинции ненавистно мне, потому что прежде всего оно обозначает униженное состояние духа. Провинциалом можно быть во многомиллионном городе, а можно жить на отшибе и заставлять целый мир прислушиваться к себе; не надо же напоминать вам, что Лев Толстой, Фолкнер, Лакснесс или Пабло Неруда провинциалами не были, хотя и жили в провинции.
Позже я вспомню еще о встречах в американских городишках, где все отношения обнажаются и люди запоминаются каждый в отдельности, а не толпой сразу. Рожденный, воспитанный и выросший в старинном большом городе, я полюбил маленькие американские города, а величайший конгломерат таких городишек — Нью-Йорк.
Поверьте, что сказанное — не красного словца ради. Административно весь Нью-Йорк распадается на несколько районов, каждый из которых с европейский город: Куинс, Бруклин, Бронкс, Ричмонд… Но мы привычно зовем Нью-Йорком район Манхаттана с его небоскребными чудесами и статуей Свободы у входа в порт. Остров Манхаттан, откупленный за очень дешевую цену у индейцев, некогда живших здесь, колоритен, многоголос, а его скалистая земля ценится дороже, чем что бы то ни было построенное на этой земле: квадратный дюйм ее, то есть квадратик, каждая сторона которого — в пять клеточек нашей школьной тетради для арифметики, стоит сейчас двадцать пять — тридцать долларов. Вы конечно же читали, что в Нью-Йорке живет больше итальянцев, чем в Неаполе, больше ирландцев, чем в Дублине, больше евреев, чем во всем Израиле; украинцев, по очень приблизительным данным, в Нью-Йорке тоже больше, чем, скажем, в Сумах. Но самое удивительное, что все эти национальные поселения внутри гигантского города четко зафиксированы, традиционно разделены и, проезжая сквозь китайский район, где даже телефонные будки построены в виде пагод, пуэрто-риканский или негритянский Нью-Йорки, немецкий Йорквилль, читая вывески на польском, испанском, венгерском или хинди, не можешь избавиться от мысли о несмешиваемости частей в здешней болтушке. Маленькие городки Нью-Йорка ошарашивают вас китайскими ресторанами (я даже храню один из счетов, выписанный по-китайски, — поди проверь…) или забулдыгой, орущим на перекрестке неприличную словацкую песню, которую все равно никто не может понять. Я пишу свою книгу для людей, многое об Америке прочитавших, в том числе о Нью-Йорке, державших в руках множество томов — от Америго Веспуччи до Валентина Зорина, — но забудьте на мгновение о них, зажмурьтесь и представьте себе географическую карту, сжавшуюся до размеров почтовой марки, где все языки и обычаи соседствуют так, как было это возможно только на развалинах легендарной Вавилонской башни. Нью-Йорк иногда и кажется мне этой самой башней, но не растущей вверх, а растянутой по плоскости.
