Кубанские зори - [128]
Это надо бы виниться мне перед вами, Татьяна Васильевна, что донимал вас своими письмами, не зная о всей глубине вашего горя… Вы, безусловно, правы. Да и как можно доверять такому лукавому, такому бесцеремонному свету… Я понимаю вас, потому что и моя душа уже испепелена болью, черна, как выжженное после покоса пшеничное поле… В одном только я с вами не согласен — в настойчивом назывании нашей страны, нашей дорогой, единственной на все времена России, этой. По этому можно убедиться, что те, кто хотел накинуть на нас узду, кажется, в определенной мере добились своего. Для них наша страна действительно эта, потому что родина их там, где им хорошо. А у нас с вами нет другой страны. Нам некуда, да и незачем, податься, что бы здесь ни происходило. Нам некуда ехать от дорогих могил, с этой земли, в которую и нам в свой час предстоит лечь… Так зачем же этим недобрым, лукавым людям согласием своим потакать и помогать в их губительном, нечеловеческом деле…
Я, конечно, ничем не могу оправдаться перед вами. Словами тут уже ничего не сделать. Но здесь-то только и начинается моя трудная, неблагодарная работа собирателя…
Я не то что просмотрел в юности свою родину, а теперь запоздало, суматошно и раскаянно к ней возвращаюсь. Я ее просто люблю. И хотя признаваться в этом как-то неловко, что делать, коль мои слабые слова не могут выразить переполняющих меня чувств. И чем далее, чем меньше у меня остается времени любоваться ею — вдыхать ее горьковатый полынный воздух, всматриваться в ее распахнутый простор, тем люблю ее сильнее, тем она для меня дороже, тем большими тайнами она мне открывается… Ведь это единственное место, где меня еще ждут, что наполняет жизнь смыслом и чувством нужности твоей на земле…
Пусть маловерные порываются в новое светлое будущее, в новые дали и выси «прогресса», а я более никуда не хочу, кроме как в родную станицу, в ее пыльные улочки и тенистые дворы-огороды, где хорошо думается и трудно живется, где растет никем не видимое, где шумит никем, кроме меня самого, не слышимое, мое родовое древо. Достало бы сил разумно распорядиться тем немногим, что есть. А потому, все мои душевные усилия удержаться в себе самом так или иначе имеют форму возвращения в станицу, в свою Стеблиевку… Никогда мне, видимо, сюда уже не вернуться, познавши то, что делается на белом свете, — прошедшего не воротить, содеянного не поправить. И если и думается о чем, так только о том, чтобы, когда придет час, все-таки здесь успокоиться на все времена…
И все же Татьяна Васильевна передала мне рукопись своего деда Лебединца…
Родная, единственная, во веки веков Кубань, неповторимая, лишь однажды даруемая каждому из нас родина! Что сошлось, что таится в твоем древнем имени! Что так трепещет сердце и томится душа при одном только взгляде на твои просторы, на твои бескрайние поля с вековечными курганами, всплеснувшими горизонт, на твои осторожные предгорья — катав алы, на твои таинственные плавни…
Как всегда сияют над тобой высокие небеса, все так же задумчиво текут твои реки и ерики, все так же бродят в своих вечных превращениях твои черноземы, все так же являются над тобой таинственные видения, цветут предания, рассыпаются характерные, нигде более не встречаемые, родные говоры.
Смотрю на тебя из своего московского далека до рези в глазах, вслушиваюсь в твой нескончаемый рокочущий гомон, думаю о тебе свои невеселые думы. Болью исходит душа за твою новую неминучую участь. Что стряслось, что случилось, какие злые ветры пронеслись над тобой, какой ворог пришел в твои пределы, какая сила приводит в запустение и упадок цветущий край?
Не проносились над тобой злые ветры, и ворог не приходил в твои пределы, не хоронились на этот раз твои лучшие хлопцы по камышам, но стиснута, збуркана, как пойманная птица, бескрылая душа, подсечена воля, подкралось равнодушие, разгулялась крамола, как некий, земным врачам неведомый, недуг. И этого оказалось достаточно, чтобы рушилась и приходила в запустение вся жизнь. Снова настороженно и пугливо стынут в степях безмолвные станицы. Не пролетают над ними, как бывало, песни и не правятся в них обряды. Невыносимо одиноко живой душе в этой человеческой пустыне. Снова дуркуют твои сыновья и блудят дочери, отравленные разными мыслительными ядами. В какие пустышки, в какие цацки поверили их шаткие души, что свое, исконное и родное им стало почему-то не родным — такого обезьянничанья не знают в других землях и странах, зорко охраняя свое от иноверных влияний. А защитники и праведники осмеяны и унижены. А вместе с тем забыты вечные истины и заповеди. Болью исходит душа, хотя разум знает, что веселье беззаконных кратковременно, а радость лицемера мгновенна.
Так мало надо человеку для его земной жизни — тихой радости, которая зависит не от богатства, а от чего зависит, никто не знает. А те, кто «знают», в своем неистовом стремлении ее достичь попадают в еще более невыносимые беды…
Почему на твоих просторах так неуютно и не находится места человеку ни для жизни, ни для вечного покоя…
Но так же сияют твои высокие небеса, с которых явлен однажды защитный, спасительный лик Божьей Матери.
Британские критики называли опубликованную в 2008 году «Дафну» самым ярким неоготическим романом со времен «Тринадцатой сказки». И если Диана Сеттерфилд лишь ассоциативно отсылала читателя к классике английской литературы XIX–XX веков, к произведениям сестер Бронте и Дафны Дюморье, то Жюстин Пикарди делает их своими главными героями, со всеми их навязчивыми идеями и страстями. Здесь Дафна Дюморье, покупая сомнительного происхождения рукописи у маниакального коллекционера, пишет биографию Бренуэлла Бронте — презренного и опозоренного брата прославленных Шарлотты и Эмили, а молодая выпускница Кембриджа, наша современница, собирая материал для диссертации по Дафне, начинает чувствовать себя героиней знаменитой «Ребекки».
Героя этой документальной повести Виктора Александровича Яхонтова (1881–1978) Великий Октябрь застал на посту заместителя военного министра Временного правительства России. Генерал Яхонтов не понял и не принял революции, но и не стал участвовать в борьбе «за белое дело». Он уехал за границу и в конце — концов осел в США. В результате мучительной переоценки ценностей он пришел к признанию великой правоты Октября. В. А. Яхонтов был одним из тех, кто нес американцам правду о Стране Советов. Несколько десятилетий отдал он делу улучшения американо-советских отношений на всех этапах их непростой истории.
Алексей Константинович Толстой (1817–1875) — классик русской литературы. Диапазон жанров, в которых писал А.К. Толстой, необычайно широк: от яркой сатиры («Козьма Прутков») до глубокой трагедии («Смерть Иоанна Грозного» и др.). Все произведения писателя отличает тонкий психологизм и занимательность повествования. Многие стихотворения А.К. Толстого были положены на музыку великими русскими композиторами.Третий том Собрания сочинений А.К. Толстого содержит художественную прозу и статьи.http://ruslit.traumlibrary.net.
Знаете ли вы, что великая Коко Шанель после войны вынуждена была 10 лет жить за границей, фактически в изгнании? Знает ли вы, что на родине ее обвиняли в «измене», «антисемитизме» и «сотрудничестве с немецкими оккупантами»? Говорят, она работала на гитлеровскую разведку как агент «Westminster» личный номер F-7124. Говорят, по заданию фюрера вела секретные переговоры с Черчиллем о сепаратном мире. Говорят, не просто дружила с Шелленбергом, а содержала после войны его семью до самой смерти лучшего разведчика III Рейха...Что во всех этих слухах правда, а что – клевета завистников и конкурентов? Неужели легендарная Коко Шанель и впрямь побывала «в постели с врагом», опустившись до «прислуживания нацистам»? Какие еще тайны скрывает ее судьба? И о чем она молчала до конца своих дней?Расследуя скандальные обвинения в адрес Великой Мадемуазель, эта книга проливает свет на самые темные, загадочные и запретные страницы ее биографии.
На необъятных просторах нашей социалистической родины — от тихоокеанских берегов до белорусских рубежей, от северных тундр до кавказских горных хребтов, в городах и селах, в кишлаках и аймаках, в аулах и на кочевых становищах, в красных чайханах и на базарах, на площадях и на полевых станах — всюду слагаются поэтические сказания и распеваются вдохновенные песни о Ленине и Сталине. Герои российских колхозных полей и казахских совхозных пастбищ, хлопководы жаркого Таджикистана и оленеводы холодного Саама, горные шорцы и степные калмыки, лезгины и чуваши, ямальские ненцы и тюрки, юраки и кабардинцы — все они поют о самом дорогом для себя: о советской власти и партии, о Ленине и Сталине, раскрепостивших их труд и открывших для них доступ к культурным и материальным ценностям.http://ruslit.traumlibrary.net.
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.
Новый роман известного современного писателя Валерия Поволяева "Атаман" посвящен жизнеописанию одного из наиболее выдающихся лидеров российского казачества генерал-лейтенанта Григория Михайловича Семенова.
Роман «С Ермаком на Сибирь» посвящен предыстории знаменитого похода, его причинам, а также самому героическому — без преувеличения! — деянию эпохи: открытию для России великого и богатейшего края.
Роман известного русского писателя Геннадия Семенихина "Расплата" включает в себя третью книгу знаменитой трилогии "Новочеркасск", посвященной основанию города Новочеркасска - столицы Войска Донского. В основу романа положена история одного из старейших казачьих родов на протяжении XIX-XX веков.На страницах этого увлекательного произведения читатель встретится и со знаменитым атаманом Матвеем Платовым, и с его прямыми потомками - братьями Якушевыми, не по призыву, а по зову сердца ушедшими защищать Отечество в пылающем горниле Второй мировой войны.
Роман об активном участнике Гражданской войны, организаторе красных конных частей на Дону, из которых впоследствии выросла легендарная конная армия, — Борисе Мокеевиче Думенко. Уничтоженный по клеветническому навету в 1920-м, герой реабилитирован лишь спустя 44 года. Обложку делал не я. Это издательская.