Кубанские сказы - [7]

Так всю ночь ехал он по лесам и ущельям, поднимаясь все выше в горы. А когда утренняя заря кровью залила белые вершины гор, за перевалом встретил Иван Чегода воинов в бурках и черных, как ночь, папахах. Впереди ехал седой длинноусый старик с зоркими глазами и горбатым носом. Ярко-красная бархатная шапочка, осыпанная самоцветными камнями, прикрывала седые кудри, расшитый золотом плащ вился по ветру, дорогая сабля билась о стремена.

– Кто ты? – крикнул старик Ивану.

Ничего не ответил казак, только остановил коня и взглянул на старика тяжелым свинцовым взглядом. Тогда выехали -вперед два рослых воина в бурках и, выхватив шашки, закричали:

– Кто ты? Отвечай нашему полководцу или сейчас твоя голова скатится с плеч!

Молчал казак. Черная тоска сковала его тело, и все равно было ему – жить или умереть.

– Кто ты?! Отвечай, о трус, от страха растерявший слова! – снова крикнули воины.

– Я не трус! – простонал казак и, выхватив саблю, пришпорил коня.

Вскинул усталую голову резвый кубанский конь, заел и рванулся навстречу воинам. Скрестились и засверкали сабли. Умело и ловко владели клинками люди в черных папахах, но не было в их руках отчаянной силы и ярости. Долго звенели, скрещиваясь клинки… Но вот широко взмахнул саблей казак, выбил оружие из рук воинов и остановил коня – мрачный и могучий, как горная гроза. Закричали от негодования остальные воины в бурках, сверкнули в лучах молодого солнца десятки клинков, но старик засмеялся и велел спрятать сабли.

– Добрый воин! – сказал он Ивану. – Мне нужны острые сабли и крепкие руки, чтобы бить турок… Спрячь саблю, пришелец, и садись с нами на ковер! Пусть кубок доброго карталинского вина разгонит твою печаль…

Иван Чегода слез с усталого коня и присел на мягкий ковер, развернутый воинами. Смуглолицый юноша поднес ему окованный серебром турий рог, наполненный душистым вином.

– Может быть, теперь, за дружеской трапезой, ты поведаешь нам, кто ты и откуда? – ласково спросил старик.

– Я – кубанский казак Иван Чегода… Была у меня земля родная, любимая, была мать-старушка, была дивчина кареглазая, а сейчас ничего нет, бобыль я! Сожгли мое счастье проклятые турки!

– У нас общая дорога и одни враги, – сказал старик. – Русские воины и воины солнечной Картли не один раз плечом к плечу стояли против турок. Езжай с нами в Картли – там найдешь себе вторую Родину. Там собирается войско на борьбу с турками…

То ли от сладкого крепкого вина, то ли от ласковых слов седоволосого военачальника, но повеселел Иван Чегода.

…Как янтарные зерна в четках, один к одному вязались дни. И вскоре далеко по турецкой земле, вплоть до голубого Трапезонда, гремело грозное имя Ивана Чегоды. Самые отважные турецкие воины бледнели и поворачивали назад коней, когда на них мчался хмурый, светлоусый воин в богатой одежде и золоченом шлеме. Много побед одержал молодой сотник грузинского войска. Он научил подчиненных ему воинов змеями красться в кустах к вражьему стану. Он первый несся на коне в атаку, и никто не мог остановить его. Богатые одежды, лихих арабских скакунов, дворец, украшенный алыми багдадскими коврами, подарил герою-кубанцу грузинский полководец. Но никогда не улыбался Иван Чегода, всегда холодны и страшны были его ледяные глаза. И слуги не раз видели, как богатырь, уединившись в дальней комнате своего дворца, открывал золотой ларец, доставал оттуда пучок сухой, невиданной в этих краях травы, шептал тихие, ласковые слова о кубанской земле и плакал над сухим кустиком:

– Почему он не пахнет? Куда девался его степной медвяный запах?

И не могли понять люди: зачем было нужно нюхать сухую траву, когда кругом столько ярких, пахучих цветов!

И опять луна и солнце отсчитывали сутки и месяцы. Однажды в тихий весенний вечер, когда воздух был сладким от дыхания роз, Иван Чегода, запершись в дальней комнате своего дворца, снова открыл золотой ларец. Оттуда пахнуло крепким, густым, горячим запахом весенней кубанской степи. И тут впервые заметили слуги радостную улыбку на лице грозного Ивана Чегоды. Они широко раскрыли глаза от удивления, когда любимец старого князя сорвал с себя драгоценные одежды, надел синие выцветшие шаровары, рубашку, расшитую скромным узором, и заломленную назад старую шапку. Потом он снял со стены шашку в черных потертых кожаных ножнах, взял длинное ружье, палочку свинца и рог, полный пороха. Веселый, улыбающийся, он сам пошел в конюшни и, пройдя мимо дорогих арабских скакунов, заседлал кубанского косматого коня. А когда Иван Чегода выехал за ворота дворца, слуги услышали, что он поет громкую песню, широкую и бурную, как горная река…

Вот и опушка дубравы. Вековые дубы шепчут молодыми листьями что-то ласковое и приветное. Яркая, зеленая, усыпанная разноцветными искрами цветов, дымится под солнцем весенняя степь. Жадно всматривается в нее казак, нагибается с коня. Но нигде не видно низкой пахучей травки-чабреца. Только старый сухой кустик шелестит под рубахой у сердца и дарит пьянящий аромат.

У степной балки навстречу казаку выехало трое людей в оборванных свитках и облысевших папахах.

– Куда едешь, хлопец?! Там турки! – угрюмо сказали они.