Кто же ты, человек? (Что такое человек) - [22]

Y.М. На основании чего вы это заявляете?

О.М. Все очень просто. «Тупое» животное подразумевает животного без умственной машины, без понимания, без речи, без способа передать, что у него на уме. Мы знаем, что у курицы ЕСТЬ речь. Мы не понимаем всего, что она кудахчет, но мы легко узнаем две или три фразы. Мы понимаем, когда она говорит: «Я снесла яйцо»; мы понимаем, когда она сообщает цыплятам: «Бегите сюда, я нашла червяка»; мы знаем, когда она предупреждает их о опасности: «Торопитесь, быстрее, соберитесь под матерью, ястреб пролетает!» Мы понимаем кошку, когда она потягивается, журча с привязанностью и удовлетворением и приподнимая свой мягкий голос: «Давайте, котята, ужин готов»; мы понимаем, когда она причитает: «Где они могут быть? Они потерялись. Помогите мне найти их?» и мы понимаем постыдного Тома, когда он зовет ее в полночь со своего ангара: «Иди сюда, ты, плод распутных связей, у тебя шерсть на дыбы встанет!» Мы понимаем несколько фраз собаки и мы учимся понимать несколько фраз птиц или других животных, которых мы одомашнили. Ясность и точность разговоров куриц мы понимаем как довод в пользу того, что она может передавать своим сородичам сотни вещей, которые мы не разбираем — короче говоря, она способна разговаривать. И этот довод также применим и ко всем другим видам армии Не Явивших себя. Как это похоже на человеческое тщеславие и пустозначимость обозвать животных тупыми только потому, что они кажутся ему таковыми из-за его неуклюжего восприятия. А теперь о муравье…

Y.М. Да, поведайте мне о муравье, создании, которое — как вам кажется — отметает последние остатки барьера между человеком и Не Явившими себя.

О.М. Все так и есть. За всю свою историю абориген из Австралии не додумался построить себе дом. Муравей же — удивительный архитектор. Крохотное создание, которое строит прочные и устойчивые дома 8 футов высотой — дом, который больше него самого во столько же раз, во сколько самый большой капитолий или собор в мире больше человека. Ни одно племя дикарей не сконструировало такую гениальную архитектуру. Ни один цивилизованный народ не порождал архитекторов, способных построить такое же приспособленное для жилья строение. Дом включает в себя комнату королевы; детские сады для малышей; амбары для еды; квартиры для ее армии, рабочих, и так далее, и разнообразные холлы и коридоры, которые сообщают их между собой, организованы и проведены с обученным и наметанным глазом для их удобства и пригодности.

Y.М. Это может быть просто инстинктом.

О.М. Он бы вознес дикаря, если бы тот его имел. Но давай взглянем еще пристальней, прежде чем вынесем вердикт. У них есть солдаты — батальоны, полки, армии; у них есть назначенные капитаны и генералы, ведущие их в битву.

Y.М. Это тоже, должно быть, инстинкт.

О.М. Идем дальше. У них есть система правительства; она грамотно продумана, искусна, и работоспособна.

Y.М. Опять инстинкт.

О.М. У них толпы рабов, а их королева — несправедливый и жестокий деспот, использующий рабский труд.

Y.М. Инстинкт.

О.М. у них есть коровы, которых они доят.

Y.М. Конечно, инстинкт.

О.М. В Техасе они раскидывают ферму 12 футов в квадрате, засеивают ее, избавляют от сорняков, выращивают, собирают урожай и хранят его.

Y.М. Опять-таки инстинкт.

О.М. Муравей отличает друга от незнакомца и по-разному к ним относится. Сэр Джон Луббок взял муравьев из двух разных гнезд, напоил их виски и положил их, бессознательных, рядом с одним из гнезд, неподалеку от воды. Муравьи из гнезда вышли к ним навстречу, изучили и обсудили этих постыдных созданий, затем завели своих товарищей в гнездо, а незнакомцев вышвырнули в воду. Сэр Джон провел этот опыт несколько раз. Некоторое время трезвые муравьи заносили своих пьяных товарищей в гнездо — как они и поступили в первый раз — довели друзей до дома, а незнакомцев вышвырнули. Но в конце концов у них лопнуло терпение, потому что их товарищи продолжали в том же духе, и они и незнакомцев, и своих друзей бросили за борт. Разве это инстинкт, или это содержательное и разумное обсуждение чего-то ранее невиданного — абсолютно нового — для их опыта? С вынесенным вердиктом, принятым решением, приведенным в исполнение? Это ли инстинкт? — мысль, окаменевшая за годы привычки — или совершенно новая мысль, вдохновленная новым происшествием и обстоятельствами?

Y.М. Я должен признать это. Это не было результатом привычки; это имеет все признаки размышления, мысли, соединения двух вещей вместе, как вы это объясняете.

Я верю, что это была мысль.

О.М. Я приведу тебе очередной пример мысли. На столе в комнате у Франклина лежала чашка с сахаром. Туда заползли муравьи. Он несколько раз ставил им преграды; но муравьям они были нипочем. Наконец он ухитрился отрезать их доступ к столу — должно быть, поставил ножки стола в ведерца с водой или обвел смолой вокруг чашки, точно не помню. Как бы там ни было, он ждал, что же они предпримут. Они пытались и так, и эдак — и терпели неудачу за неудачей. Он их не на шутку озадачил. В конечном счете они посовещались, рассмотрели проблему, пришли к решению — и на этот раз они утерли нос великому мыслителю. Они сформировали процессию, пересекли пол, вскарабкались по стене, продвинулись по потолку прямо до точки над чашкой, и один за другим попрыгали прямо в нее! Это ли инстинкт — мысль, унаследованная и окаменевшая за годы привычки?