Кто закажет реквием - [27]

Зато в другом он достиг успехов более чем выдающихся. Мать преподавала в школе немецкий язык, Василий учился в ее классе. Возможно, гены матери имели решающее значение, возможно, он просто не видел иного пути, кроме продолжения обучения тому, чему уже очень неплохо выучился. Перед уроком немецкого он переводил тексты одноклассникам, в институте переводил «тысячи» сокурсникам — все же больше сокурсницам, так как их было больше.

Он свободно говорил, мог достаточно похоже изобразить, например, саксонский диалект, регулярно слушал «Дойче велле» по транзисторному приемничку, ежедневно читал массу литературы — в том числе и суперзапретные «Штерн» и «Шпигель». Кроме того, он бегло читал по-английски и по-голландски, достаточно прилично знал датский.

Будь у Василия происхождение поприличнее, то есть, имей его родители социальный статус повыше, или удайся он внешностью, ему открылась бы карьера служащего торгпредства, переводчика при очень высоком начальстве или специалиста по древнегерманскому языку со степенью доктора наук.

Но сумрачного вида увалень со здоровенными крестьянскими ручищами, грубыми, словно вытесанными из дерева топором чертами лица, и небольшим ртом, будто бы тем же топором прорезанным, не очень-то вписывался в интерьер гостиных, залов для пресс-конференций и саммитов и прочих помещений, где суждено было блистать людям пусть и менее способным, чем он, но обладающими незаурядными способностями к извлечению пользы для себя из контактов с себе подобными. И не то, чтобы он был неловок, угловат — занятия спортом все же наложили отпечаток — но производил Василий впечатление человека маргинального, заранее обреченного на существование тускловатое, на выполнение функций «подхватчика».

Многие из легковесных его сокурсниц находили Василия к тому же и порядочным занудой, хотя очень охотно спали с ним. Что верно, то верно, душой компании он никогда не был. Даже выпив, он не становился оживленнее, разговорчивым, как часто бывает с людьми замкнутыми и немногословными.

Перед последним курсом его вызвали в деканат. Там желал видеть Василия Промыслова мужчина неопределенного возраста, внешности незапоминающейся, смахивающий на начальника отдела кадров или бухгалтера. Этот невзрачный мужчина сказал, что он из комитета государственной безопасности к предложил пройти в пустующую аудиторию.

Промыслов очень спокойно прикинул, кто же это мог «простучать» про наличие у него «бундесовской» литературы, существует ли еще возможность журналы спасти, и какая участь ожидает его самого — турнут или дадут закончить институт.

Но Владимир Федорович, как представился человек из органов, повел речь совершенно в ином ключе. Он предложил Василию не просто пошлое сотрудничество с грозной организацией — тогда, в семьдесят пятом, она вновь обрела черты печально знаменитого ЧК — он предложил работу после окончания института.

Промыслов говорил себе иногда, повторяя слышанное на какой-то диссидентской волне выражение, что советский человек относится к КГБ со смешанным чувством страха, любопытства и отвращения. Но теперь, получив, пожалуй, самое серьезное предложение в своей жизни, он вдруг осознал, что отвращения он не испытывает вовсе, страха — разве что самую малость, да и не страха вовсе, а осторожной опаски, а вот любопытства оказалось через край. В двадцать один год любому человеку хочется узнать многое, а Промыслов отличался повышенной любознательностью, хотя внешне не особо выказывал это…

С тех пор прошло ни много, ни мало восемнадцать лет. Детлеф Петцольд, бывший торговец автомобилями, уже перестал колесить по дорогам Германии, Бельгии, Голландии, Люксембурга, Австрии. Оставив торговлю автомобилями, он осел в небольшой деревушке километрах в тридцати к северу от Фрайбурга. Здесь, в закутке между Францией и Швейцарией, много туристов, катающихся на лыжах зимой и просто путешествующих летом. Петцольд открыл автомобильную мастерскую, в которой кроме него трудились еще трое слесарей. Но года два назад он вдруг продал автомастерскую, хотя дела у него шли очень даже прилично, и стал работать водителем грузовика в небольшой строительной фирме.

Осенью девяносто второго года Петцольда навестил незнакомец. Прибыл он к нему домой и предложил посредничать при, как он выразился, «транспортировке автомобилей».

— Я все же хотел бы знать, в чем будет заключаться моя работа, — сдержанно поинтересовался Петцольд.

— Ну, съездить во Францию, сесть там в автомобиль и перегнать его в Плауэн или Дрезден.

— А почему вы обратились с этим предложением именно ко мне? — Гость сразу показался Петцольду подозрительным, несмотря на всю его внешнюю респектабельность: дорогой, со вкусом подобранный костюм, «Мерседес», на котором он приехал, очки в золотой оправе на вполне интеллигентном лице.

— У вас богатый опыт по части автомобилей, — незнакомец посмотрел Петцольду прямо в глаза, и Детлеф уловил в его взгляде будто бы даже какую-то скрытую насмешку.

— Может быть, — пожал плечами Петцольд. — Но должен вам сказать, что я отошел от всех дел, связанных с торговлей автомобилями.

— Да ладно, Угрюмый, — незнакомец произнес эту фразу на чистейшем немецком языке, только кличку произнес по-русски.