Кто умирает - [13]

Панову занимает в повести традиция самодержавной власти, уходящая в сумрак средневековья, когда эта традиция только складывалась, а мысль о «божественности единоначальной власти» получила практическое осуществление на русской земле.

Произвол неограниченной власти создает ситуации, с которыми сама власть уже не в состоянии справиться. Если деспот не считается с жизнью, то смерть не считается с деспотом. Умирающий властелин оставляет после себя непомерно тяжелое наследство, вокруг которого закипает ожесточенная борьба. Его наследники поневоле должны начинать все сначала, причем не столько в государственных, сколько в своих собственных интересах.

Строгая объективность, с которой Панова судит об итогах правления одного из первых русских самодержцев, исключает апологетическое отношение к истории. Даже признавая прогрессивность тех или иных практических шагов Василия Ивановича, писательница не снимает вопроса о его реальном нравственном облике; низменные, бесчеловечные, деспотические его черты выявлены резкими и контрастными мазками. Нравственная оценка закономерно входит в общий итог как неотъемлемая часть исторической правды.

По признанию К. М. Симонова, откликнувшегося на книгу Пановой «Лики на заре» аналитическим личным письмом, наибольшее впечатление на него произвела история внутреннего нравственного перерождения игумена Киево-Печерского монастыря Феодосия: «…Наверное, она, эта история, самая главная в этой книге. И самая поучительная для нас, грешных, живущих в нашу сложную эпоху… А в смысле прямой изобразительной силы удивительно хорошо написана кончина великого князя Московского. Некоторые страницы да что там некоторые! — большинство страниц этой вещи читал с прямым восторгом и завистью. Это настоящая история, во всем жесточайшем сплетении ее противоречий, столкновений судеб, взглядов, страстей. В общем, это очень хорошо, по-моему…» (Симонов К. Сегодня и давно. М., 1976. С. 400–401).

В письме к Е. В. Стариковой от 6 февраля 1970 г. Панова высоко оценила ее критическую статью, посвященную исторической проблематике «Ликов на заре». «Эта статья не только умна и добра, что так редко перепадает на долю нас, бедных литераторов, — писала Панова, — эта статья буквально вернула мне веру в себя. Я тут сделала некий шаг — прочла два знаменитых исторических романа. Один — «Последний путь Владимира Мономаха», второй — «Великий государь» — об Иоанне III, дедушке милого нашего Иоанна IV. Я, впрочем, не уверена, что они точно называются так, а не как-либо иначе, а фамилии авторов, при моем склерозе, и вовсе не запомнила, но наверняка вы догадываетесь, о чем идет речь, так как эти два романа все читали и все очень хвалят, очень, говорят, интересно. А я прочла, и на этом интересном фоне мои бедные «Лики» показались уж очень бедными, какими-то необстоятельными, несолидными… А это мне как-то очень было ни к чему, так как я начала было — и с большим рвением — работать над XVII нашим веком, работать, что называется, заново, по-своему стараясь пересмотреть и Марину, и Василия Шуйского, и обоих Лжедмитриев даже» (Цит. по ст.: Старикова Е. Три письма Веры Пановой // Воспоминания о Вере Пановой. М., 1988. С. 425).

Панова имела в виду исторические романы С. Скляренко из времен Киевской Руси — «Святослав» и «Владимир», где основные герои, вопреки исторической истине, выступают скорее в роли народных вождей, а не своевольных феодальных властителей, державших в кабале своих смердов. Та же тенденция — апология ранней феодальной эпохи и возвеличение великокняжеской власти — проявилась в повести опытного исторического романиста Вс. Н. Иванова «Иван Третий». Книга повестей Пановой «Лики на заре» по сути своей противостояла украшательской, идеализирующей тенденции исторической беллетристики 60-х гг. Стремлением осмыслить важнейшие противоречия национальной истории отмечены и последующие исторические замыслы Пановой, относящиеся к эпохе XVII века.