Кто умирает? - [6]

Как мы можем умереть целостно, если прожили фрагментарную жизнь? Если мы прожили жизнь преимущественно с заветной идеей о себе, как мы можем умереть, приняв великую тайну в свое широко открытое сердце? Где мы найдем себе прибежище? Где возьмется у нас уверенность в совершенстве этого мгновения, когда мы так часто сторонились того, что нас пугало?

Чтобы понять, как мы далеки от осознанного умирания, достаточно обратить внимание на то, как несовершенно мы себя чувствуем, как мы боимся жизни. Может показаться, что мы все еще до конца не родились, – такая большая толика нас подавлена и сокрыта в глубине. Так много в нас отложено до лучших времен. Так мало внимания мы уделили изучению того, что в жизни вызывает у нас страх. Так часто наши исследования себя прекращаются ввиду «плохой погоды» – потому что уходить глубже мешали различные обстоятельства, приносившие страдание.

Мы говорим о целостном умирании, но в то же время видим, что внутри нас пребывает то, что никогда не появлялось при свете дня. Мы видим, как много в нас неосознанного, как много в нас еще не рождено, сколько опасностей таит для нас жизнь. Кажется, мы никогда не касались первооснов бытия. Никогда не чувствовали себя в настоящем уверенно, никогда не стояли в нем на двух ногах. Мы всегда переминаемся с ноги на ногу, ожидаем следующего мгновения.

Когда мы начинаем изучать свой страх смерти, мы видим в нем страх перед тем, чтобы отпустить мгновение, – страх, с которым мы никак не можем совладать. В нем присутствует боязнь мимолетности, неизвестного и вечно меняющегося следующего мгновения жизни.

Чтобы сполна родиться, стать целостными, мы должны перестать откладывать жизнь. В той мере, в которой мы откладываем жизнь, мы откладываем смерть. Мы огульно отрицаем смерть, а с нею – и жизнь.

Внутри нас есть так много того, что мы не желаем переживать. Внутри нас так много страха, вины, гнева, смятения и жалости к себе. Так много сомнений в своих силах, так много неубедительных оправданий. Если принять во внимание странное требование нашего воспитания – поддерживать в уме конфликт одних представлений с другими, – покажется ли удивительным то, что мы так несовершенны? В одно мгновение ум говорит «Бери самый большой кусок», а затем продолжает «На твоем месте я так бы не сделал». Поэтому неудивительно, что все мы сдвинуты, надломлены, стараемся защититься от того внутри себя, что нас пугает. Мы не решаемся поделиться своими сокровенными переживаниями с кем-то другим, даже с собой. Мы больше всего боимся показаться плохими, не любимыми и не достойными любви – только потому, что думаем не так, как все.

Между тем состояния сознания непредсказуемы; они постоянно приходят и уходят, и некоторые из них мы никогда не хотели бы переживать. Но эти состояния возвращаются, и мы поспешно ищем возможности подавить страх, ощущаем отвращение к себе и опасность своего положения.

Это постоянное устранение из сферы внимания нежелательных состояний сознания заставляет нас чувствовать страх каждый раз, когда мы оглядываемся на себя и говорим с сожалением: «Это не я; этот страх не может быть мной. Гнев – это не я; отвращение к себе и сознание вины не относятся ко мне». Однако эти чувства преследуют нас. И мы продолжаем спрашивать себя, каковы же мы на самом деле. Как нам открыться тому, что мы отрицаем? Тому, что есть, хотя, по нашему мнению, его не должно быть?

Мы желаем быть какими-то другими, и это – наш ад, наше сопротивление жизни.

Приближаясь к концу своей жизни, мы смотрим на свое прошлое и спрашиваем себя, как можно целостно умереть, если мы прожили такую фрагментарную жизнь. Мы спрашиваем себя, кто, за всеми нашими мнениями о себе, на самом деле есть тот, кто умирает.

Создается впечатление, что мы стали ущербным подобием своего изначального облика. Наш мир напоминает разбитое зеркало, а переживания – многочисленные отражения в осколках этого зеркала. Поэтому вместо единой целостной реальности мы видим несогласованные фрагменты того, что есть, и того, что мы воображаем. Глядя на эту ущербную реальность, мы с досадой обнаруживаем, что отдельные ее аспекты не такие, какими бы мы хотели их видеть. «Я не хочу, чтобы люди видели мое вожделение, ведь оно не должно быть таким сильным, как у меня. Я не должен быть таким. Никто от этого не сходит с ума так, как я». И этот кусочек переживаний также устраняется. Вы замечаете свою жадность и корысть, свои сексуальные фантазии, желание быть лучшим и постоянную обеспокоенность чем-нибудь. И тогда вы начинаете всеми силами избавляться от этих переживаний. Ведь они представляют собой недопустимые аспекты того существа, которым вы себя считаете.

Но мне кажется, что очень разумно и даже более точно называть это «умом», а не «моим умом».

Ведь когда вы называете это «мой ум», вы исключаете из него те фрагменты, которые вам не нравятся, и поэтому, взглянув в свое ущербное зеркало, вы не видите в нем практически ничего реального. Оно отражает лишь те качества, которые вы желаете иметь, исключая все остальное, не показывая вас целиком. Мы думаем, что у нас есть то, что мы должны прятать. Однако это мнение ограничивает нас. Вообразите себе, что в течение следующих двадцати четырех часов вам нужно носить шапку, которая делает ваши мысли очевидными для всех, кто находится в окрестности сотни метров вокруг вас. Вообразите себе, что поток ваших мыслей другие слушают, как радио, и каждый человек из вашего окружения может узнать все «ваши» опасения и фантазии, все «ваши» мечты и сомнения. Насколько страшно и неловко вам будет выходить на улицу? Насколько долго вы будете позволять своему страху изолировать вас от других людей? И хотя лишь немногие, должно быть, решатся на то, чтобы принять участие в этом эксперименте, вообразите себе, какое облегчение наступит, когда вы в конце концов поймете, что скрывать ничего больше не нужно. И как удивительно было бы видеть, что умы окружающих тоже заполнены бессмыслицей и фантазиями, опасениями и сомнениями. Сколько времени понадобится рассуждающему разуму на то, чтобы разжать свою «хватку», чтобы постичь иллюзию отделенности и с улыбкой признать, что вы не более помешаны, чем все остальные?